Владимир Гузенко. Ливия. Рассказ третий. из дневника Dudchenko Vladimir

Рассказ четвертый: «Шоб ты не сел!»

Ливия, г. Тобрук, 1989-1990 г.
Я уже не раз упоминал, что полковник Новожилов был «инструктором от Бога». Это означает, прежде всего, колоссальную выдержку и хладнокровие, позволяющие с честью выходить из любых ситуаций. Однажды он вывозил лейтенанта Нашнуша, простое задание – «тач энд гоу», у нас оно называется «конвейер», т.е. самолет садится и тут же включается форсаж и он снова идет на взлет, коснулся и пошел! В принципе это упражнение на использование системы автоматической посадки ночью. Самолет заходит на глиссаду в точке 21 км от аэродрома, попадает в луч радара РСБН и, управляемый им, идет со снижением до ВПП (взлетно-посадочной полосы). Но метров за 300-500 до ВВП летчик обязан взять на себя управление. В ту ночь, после окончания упражнения, когда самолет зарулил на стоянку, я подъехал к нему и стал свидетелем следующего диалога:
Новожилов: «Ну, что ж, все нормально. Только вот посадка была у тебя несколько жестковата, не в твоем стиле». Нашнуш: «А я его не сажал…» «А кто сажал-то?» «Не знаю, но не я. Нас в Луговой учили – инструктор взял ручку, ты сразу ее бросай и руки на колени». Новожилов с каким-то надрывом: «Так я ж только чуть подправил и тоже руки на колени…» Потом, после небольшой тяжеловесной паузы, произнес: «Ну, значит Бог - с нами! И самолет хороший. Так что, Нашнуш, все отлично!»
Здесь есть один скользкий момент. Фактически неуправляемый самолет, имея на борту двух классных «пассажиров», приземлился самостоятельно. После касания Нашнуш, конечно же, выполнил все свои обязанности – убрал газ, выпустил тормозной парашют и т.п. Но в сам момент касания самолет оставался без присмотра и малейший крен в одну сторону мог привести к катастрофе, его могло развернуть и вынести с полосы. К счастью, этого не произошло, но любой другой инструктор на месте Новожилова впал бы в истерику после такого, этого я насмотрелся вдоволь, когда Новожилов уехал, а его сменил летчик-инструктор полковник Дмитрий Патроман.
По какой-то причуде наших мудрецов из аппарата Патроман прибыл не в Тобрук, а на маленькую базу близ городка Шахаты, известного на весь мир великолепнейшими развалинами древнегреческого города Кирена, давшего название всей восточной Ливии – Киренаика (эта тема – Кирена или Сирена - требует обязательного подробного письма). Правда, меня предупредили о его прилете туда и попросили встретить. Я оседлал свою любимую Тойоту и в назначенное время был на месте. Дима оказался довольно молодым, спортивным, подтянутым, достаточно энергичным и симпатичным человеком Мы погрузились в машину и не торопясь направились в Тобрук.
За час в пути мы наговорились досыта. Единственное, что меня смущало, это неестественная напряженность Димы, осторожные, я бы сказал «дипломатические» высказывания и реплики. Но тогда я отнес это на новизну его состояния – заграница как никак… Да-с, ошибся я тогда, это оказалось его стандартным состоянием. Дима рассказал, что сам он – гагауз из Комрата, столицы Гагаузии. Пошутил: «Первый полковник среди гагаузов и первый гагауз среди полковников». Гагаузия вообще интересное место в Молдове. Населена она не только гагаузами, турками принявшими христианство, но и молдаванами, русскими, украинцами, болгарами, этакий салат из всех народов. Сейчас она получила автономию в составе Молдовы, но тогда, в начале 90-х, дело чуть не дошло до войны – молдаване в состоянии эйфории, рвались в Румынию, начались гонения на русских, развязали боевые действия в Приднестровье, начали сильно давить на гагаузов. Интересно, что полковник Сагер во время «молдавского марша на Комрат», подошел к огромной географической карте у себя в кабинете, замерил расстояние между Комратом и Тобруком и сказа Диме: «Если совсем плохо там станет, дам тебе самолет с подвесными баками, как раз доберешься. Сесть-то там есть где?». Но самое интересное – он не шутил… Да-с, но вернемся к Диме.
Прибыл он с должности командира эскадрильи МиГ-23 МЛД, которая дислоцировалась в г. Мары в Туркмении. Я там был, потому знал, что там располагался Центральный учебный центр ВВС, в котором сдавали зачеты, экзамены, нормативы, подтверждали классность все офицеры и генералы высшего командного звена ВВС, вплоть до Командующего. Это меня несколько насторожило. И эскадрильей он командовал не рядовой, а крайне необычной – «эскадрильей вероятного противника», т.е. в учебных воздушных боях он и его летчики играли роль противника и от того, как честно они ее играли, зависели оценки экзаменуемых, а значит, и их дальнейший карьерный рост. Идеальное поле для своеобразной армейской коррупции. У меня крепла уверенность в том, что в эту командировку он попал не просто так. И он сам подтвердил мои подозрения, когда я спросил его - где он купил свой прекрасный костюм, не на Текинке ли? (Текинка – громадный вещевой рынок в Мары, типа одесского Толчка. На Текинку съезжались торговцы из Москвы, Баку, Афганистана и прочих мест, там можно было купить практически все). А костюм у него действительно был прекрасный, типа сафари песочного цвета, отличной выделки, видно было, что вышел он не из кустарной мастерской. Дима, смеясь, ответил, что нет, на такие вещи у него денег не хватит, это подарок одного генерала после успешного окончания учебного курса. Все стало на свои места. Позднее, месяцев через шесть, когда Дима немного оттаял, расслабился, он рассказал мне что и командировку ему «сделал» командующий авиацией одного из округов за «обеспечение ему требуемых оценок». А подарки… Подарки сыпались постоянно, и попробуй отказаться – в миг слетишь с должности.
Я его не осуждал тогда и не осуждаю сейчас, в то время это была одна из форм борьбы за выживаемость. В армейской среде было очень много таких скользких моментов, известных и командованию, и всем прочим офицерам, но вежливо умалчиваемых до поры до времени. Ну, например, чего стоят планы развития материально-технической базы полка, дивизии или нашего училища. Каждый год сверху спускался план строительства объектов, но финансировался он только на 50% максимум! А остальное – «крутитесь сами, вы же офицеры, командиры, должны находить выход». И находили. В нашем училище постоянно шло какое-то строительство, постоянно требовались стройматериалы, которые постоянно были в дефиците. Тогда мы «сдавали в аренду» 10-20 солдат, например, на цементный завод, где они работали 1-3 месяца, а начисленную им зарплату училище получало натурой, т.е. цементом. Все об этом знали, в том числе и командование округом и выше, но… молчали, ибо знали, что без этого план не выполнить. Но не дай Бог войти в клинч с начальством, сразу эти проделки вытаскивались на свет божий и все начинали ахать и охать и грозно стучать по столу: «Вам Родина доверила солдат, а вы их на хозработы вместо боевой подготовки??!!!!!» «Да вы понимаете, что действуете как рабовладелец???!!! Родина вас не простит за все эти нарушения законов и уставов!!!» Но стоит чуть отступить, все сразу стихало (за исключением редких, очень редких случаев) и вновь начиналось давление – «План!! План!!», и вновь наши солдаты шли работать на народнохозяйственные объекты в качестве рабов. А что делать-то? Дима был одним из проявлений этой системы, я не мог и не могу его осуждать.
Сразу после приезда и знакомства с группой новый командир начал подвергаться массированной обработке со стороны инженерно-технического состава, проще говоря, со стороны Джоныча и Пашки. Это чувствовалось и по поведению Димы, по его осторожным наводящим вопросам и некоторой его отстраненности. Скорее всего, он решил сыграть самостоятельную партию, но так как работать ему приходилось в паре со мной (никто, кроме меня, не мог обеспечить его контакты с командованием), то вскоре в Триполи полетела закладная записка с воплем: «Гузенко вновь подмял командира под себя!» Ну и Бог с ней, подминать я никого не собирался, просто чувствовал себя обязанным до поры до времени оберегать нового полковника от необдуманных шагов в отношениях с ливийцами, которых он и видел-то впервые в жизни. Не всегда это удавалось, поэтому «самостоятельный» полковник Дима получил впоследствии массу неприятностей по своей собственной вине, но об этом ниже.
Представил я его Сагеру, которому Дима понравился – энергичный, молодой, симпатичный, любит летать и рвется летать. После представления произошел очень интересный для меня разговор с ним. Мы вышли из кабинета в приемную, где Дима трагическим шепотом заявил мне: «Ты мне этого не говорил!» «Что именно?» «Что он – НЕГР!!» «Кто?!» «Да этот вот, Сагер». Я вернулся к двери в кабинет, приоткрыл ее, посмотрел – действительно, симпатичный негр приятного шоколадного цвета! «Дима, честное слово, я этого как-то не замечал!» И я не соврал ему! Я настолько сработался с Сагером, настолько был увлечен его острым проницательным умом (я по сей день считаю, что Сагер – один из самых умных людей, встречавшихся мне за все время службы, да и после нее), что перестал видеть цвет его кожи. Потом уже, обдумывая этот феномен, я пришел к выводу, что помимо интернационалистов-теоретиков, читающих нам лекции и наставляющих на путь истинный, есть еще и интернационалисты-практики, то есть мы, работающие повседневно со всеми национальностями и видя в них равных себе (если они, конечно, заслуживают этого). В Одессе мой заместитель был казах, Нурлан Тазмухамедович Курманжанов (пусть земля ему будет пухом, умер он в конце 90-х). О том, что он казах, я забыл уже на следующий день, он в моих ощущениях воспринимался как равный мне офицер, да и в советское время никто на это не обращал внимание (это не относится к евреям, но не по нашей вине, а по вине их сионистского руководства, создавшего атмосферу недоверия к ним). Так Дима стимулировал мои размышления на эту тему.
Итак, Дима включился в работу. В эскадрилье его приняли доброжелательно (действие марки “Made in USSR”), но с естественной настороженностью – покажи нам, каков ты. И он показал, в первый же месяц… Я тоже изучал его – мне с ним работать… Однажды он уговорил меня дать ему руль Тойоты во время нашей вылазки в город. Я был поражен – куда девался этот симпатичный парень? Вместо него я видел напряженного неврастеника, психопата, машину он вел так, что я подумал о том, как же он пилотирует самолет?! На одном из- поворотов он чуть не врезался во встречную машину. Это «чуть» составило не более одного сантиметра. Машины встали и тут Дима разразился тирадой с матом в адрес водителя-ливийца, которым оказался летчик нашей эскадрильи, хорошо говоривший по-русски. Этот офицер спокойно слушал Димин монолог, а затем обратился ко мне (по-русски!): «Владимир, что он так кричит, в чем проблема? Касания нет? Значит, и проблемы нет. Слушай, может, ты его доктору покажешь?» Я откровенно рассмеялся, видя растерянность Димы. Потом он долго и обиженно нудил мне о том, что я «не защитил» (??) его достоинство советского офицера, что я встал на сторону ливийца в этом инциденте, что им, ливийцам, надо учить правила дорожного движения и т.д., и т.п. Наконец, мне это надоело, и я прочитал ему коротенькую лекцию о том, что помимо правил дорожного движения лично ему надо изучить еще многое и в первую очередь – особенности ливийцев и арабов вообще, их обычаи, нравы и законы, методику работы с ними и многое другое. Если он намерен сам изучить это – милости просим, если он готов положиться на мои и не только мои знания и опыт – ради Бога, поможем, но в любом случае ответственность за последствия его поведения будет лежать только на нем самом, на полковнике Советской Армии Диме Патрамане.
А буквально через пару недель случился с Димой небольшой инцидент уже на авиабазе. Небольшой-то он небольшой, но авторитет он свой потерял в значительной степени, причем, среди летного состава. На авиабазе три взлетно-посадочные полосы, расположенные треугольником. Основная полоса ориентирована с юго-востока на северо-запад. Она имела одну скрытую особенность – небольшой подъем в пределах 2-3 градуса. Практического значения этот подъемчик не имеет, но если пилот об этом не знает, то при посадке с обратным курсом ему покажется, что самолет идет с неправильным посадочным углом и будет пытаться направить самолет под большим углом к земле, что чревато… Именно это и произошло с Димой, когда он вывозил в зону командира эскадрильи. Комэск знал эту особенность и спокойно сажал самолет, а Дима ему не давал, пытаясь толкнуть ручку управления вперед, чтобы придать машине «правильный угол». А комэск сопротивлялся, матерясь по-арабски. В результате самолет начал на глиссаде производить странные волнообразные движения, что вызвало интерес на диспетчерской вышке. Сели они благополучно, но когда вышли из самолета, началась бурная разборка. Дима с воплем «Ты нас чуть не угрохал!!» кинулся… в драку (!). Но комэск был мужиком крепким и Диме не уступал. В общем, еле их растащили. Командир эскадрильи, увидев меня, крикнул: «Владимир! Направь этого бешенного к врачу! И скажи, что с ним я больше летать не буду! Псих какой-то…» Он действительно больше с ним не летал, его бойкот поддержали еще три или четыре летчика, командиры звеньев, сказали просто: «Мы ему не доверяем, боимся просто..»
У Димы все происходящее вызвало мощный шок, он не мог поверить, что его, советского летчика в звании полковник, могли так опустить арабы. И сколько бы я ему не говорил, что причина в нем самом, а не в ливийцах, он продолжал стоять на своем, утверждая, что все это не так просто, идет процесс «обострения во всех советско-ливийских отношениях». Спорить было бесполезно. Однако он стал тише, стал более внимательно относится к моим рекомендациям, стал меньше заигрывать с техниками, которые были прекрасно осведомлены о происшествии. Казалось, все налаживается, и Дима все больше чувствует себя командиром, которому не нужны советники и советчики. И через несколько месяцев этого «оттаивания» он влез в новый скандал, который стоил ему большую часть списка пилотов эскадрильи, примкнувших к бойкоту.
В эскадрилье был один молодой летчик, которого год назад отстранили от полетов. Отстранили по какому-то надуманному предлогу по представлению командира сирийской спецэскадрильи. Говорили, что причиной послужило соперничество между ним и сирийцем из-за какой-то молодой вдовы в Тобруке. Не знаю, даже Сагер на этот счет больше молчал, предпочитая говорить о чем угодно, только не об этом. Так или иначе, но этот пилот продолжал службу, но на земле, а не в воздухе. А летать ему очень хотелось, и он боялся утратить навыки. Командир эскадрильи негласно разрешил ему летать. Он говорил, что все равно это когда-нибудь кончится, и он вернется к нему же в эскадрилью, так лучше пусть он сохраняет навыки сейчас, чем восстанавливает их потом. Вот эти-то «негласные» полеты Дима и засек. И решил их прекратить, как грубейшее нарушение воинской дисциплины и положений о летной работе. Дима поверил в себя и рвал удила, лишь бы где-нибудь себя показать. Два дня у нас прошли в спорах. Я категорически не рекомендовал ему влезать в это дело, использовал в качестве аргумента запрет на какое-либо вмешательства во внутренние дела подсоветных, а это действительно было их внутренним делом, которое никоим образом нас не касалось. Я пытался убедить его, что Сагер знает ВСЕ, что делается на его базе, значит, и полеты эти проводятся с его негласного ведома. Что, если он вмешается, то личный состав эскадрильи будет против него. И я его убедил, он дал слово, что не коснется этих вопросов.
А уже на следующий день он свое честное слово офицера, образно говоря, спустил в канализацию. Мы зашли в кабинет к Сагеру в хорошем настроении, быстро решили с ним все вопросы, в основном, хозяйственного плана. Разговор перемежался шутками, Сагер рассказал какой-то анекдот, посмеялись и я собрался уже попрощаться с ним, как неожиданно отметил состоянии Димы – только что он смеялся, был раскован, а теперь он как бы застыл, заморозился, лицо стало сосредоточенное и… злое. Сагер тоже уловил эти изменения и быстро сказал мне: «Владимир, сейчас он скажет что-то важное. Прошу переводить как можно точнее…» «Хадыр, эфендум» («Есть!»), а у самого в голове зародились смутные подозрения, я, кажется, знаю о чем будет говорить Дима. Действительно, Дима четким, размеренным голосом, как бы читая написанный текст, доложил Сагеру о нарушениях в эскадрильи, связанных с допуском к полетам лица, отстраненного от летной службы. По виду Сагера было непонятно, знает он об этом или нет, но он тут же по телефону вызвал к себе комэска, а нас отпустил, мы свое грязное дело сделали, но Дима этого еще не понимал.
Домой мы ехали вдвоем в моей Тойоте, ехали молча. Я лишь сказал ему, что после того, как он нарушил свое слово, я верить ему не могу. Ответ его меня неприятно удивил: «Я –КОМАНДИР, ты не обязан мне верить или не верить, ты должен исполнять!» «Ты, наверное, забыл, что я не вхожу в твою командную цепочку… В любом случае, в силу возросших обязанностей в штабе округа, я намерен подать рапорт в Аппарат, что не имею возможности в дальнейшем оказывать тебе помощь. Крутись, как знаешь. Переводчика тебе найдем».
На следующий день 14 летчиков эскадрильи отказались летать с ним. Ему для работы остались только четверо из самой нижней части списка. Это была катастрофа! Летчик-инструктор полковник Патраман оказался фактически отстраненным от работы, узнай об этом Аппарат, немедленно последуют оргвыводы с последующей его заменой! Никто в эскадрильи с ним не разговаривал, да и вообще обстановка напоминала похоронную. До Димы, наконец-то, дошло, что вся ситуация сложилась не в его пользу, он даже не мог обвинить меня в том, что я ему не помог (это после двух-то дней яростных споров!) Последнюю каплю добавил Пашка, с сочувствием (и мало скрытым злорадством) сказавшим ему во дворе нашего дома: «Да не расстраивайся ты так. Домой поедешь же, а не в тюрьму…» Успокоил, значит.
Рапорт я писать не стал, я вообще никому об этом ничего не говорил. Дима стал угрюмым и молчаливым, я даже боялся, чтобы он чего не учудил в воздухе. Отношения наши расклеились окончательно и не было никакого желания их склеивать. Вот такая тягостная обстановка сложилась к тому дню, о котором я хочу рассказать.
Дима занимал квартиру Новожилова, то есть, как и я, жил на втором этаже и наши кухонные балконы почти соприкасались. После обеда Дима вышел на балкон, увидел мою Галю, которая то ли развешивала там что-то, то ли снимала, и задал ей традиционный вопрос: «Галина Константиновна! Как вы думаете, сегодня будут полеты или нет?» У Галки была какая-то странная особенность – она могла предсказать погоду с очень большой вероятностью. Во всяком случае, она ни разу не ошиблась и, если говорила «Можете сегодня не ехать, отменят», полеты действительно отменялись (хотя мы и ехали на базу…) В этот день она ответила просто: «Да, будут», она была в курсе всех наших дела и ей не хотелось поощрять продолжение разговора. Но Дима не отставал. «А где Владимир Витальевич? Спит, наверное?» Я сидел и курил на кухне, но Дима меня не видел. «Да, Дима, отдыхает. И тебе советую». Но Дима совету не внял и продолжил: «А что он такой мрачный в последнее время? Не вы ли его так обидели?» Это уже было интересно – перевести разговор на меня, а затем на последние события. Но Галя была умница, она хорошо видела все эти подспудные намеки, видела их цель и реагировала соответственно. Разговор раскручивался, поднимаясь до опасно высокого градуса. Я уже видел, что Галя с трудом сдерживает себя. Я сам уже завелся, когда слышал эти не очень чистоплотные Димины намеки. Наконец-то он дождался – я опять увидел этот черный жгут ярости в себе и в сердцах, непроизвольно, мои губы громко прошипели: «Шоб ты не сел!!!» Галя меня услышала и громко, на весь двор, повторила, обращаясь к Диме: «Шоб ты не сел!!» и ушла с балкона. И в тот день Дима не сел!
Вечером, когда уже стемнело, мы выехали на базу. Я продолжал думать об этом разговоре всю дорогу, да и до нее тоже. Если Галя ошиблась и полеты отменят, то мое проклятье сработает – Дима не взлетит, а значит, и не сядет. А если не ошиблась и полеты состоятся, то возможны два варианта: во-первых, Дима сядет и проклятье не сработает, значит, предыдущие инциденты были просто случайным совпадением, во-вторых, Дима не сядет, но это означает, что он грохнется, а я этого не «заказывал». Ума не приложу, что может произойти. У меня не было раскаяния в том, что я наложил на Диму проклятье, видит Бог, он сделал все для этого. Но мне было очень интересно – так это или нет, проклятье это или просто «выпускание пара», не имеющего ничего общего с последующими событиями. Одним словом, этот вечер я рассматривал как вечер «эксперимента», который покажет мне – есть ли здесь связь с мистикой или нет.
Дима ушел в зону с одним из четверых оставшихся ему для работы ливийским летчиком. А я расположился на своем любимом наблюдательном пункте. Вечером на базе пусто, никого нет. Сидеть в одиночестве в домике эскадрильи или в нашем кабинете, не имея желания чем-либо заняться, скучно и утомительно. Поэтому в такие моменты я ехал на приводной радар РСБН, который стоял буквально в 15-20 метрах от основной полосы. На радаре видно положение Димы в воздухе, есть радиосвязь, есть техник и начальник радара, очень приятный капитан, с которым можно и поболтать. Одним словом, я был на РСБН.
Дима закончил упражнения, доложил, что они возвращаются из зоны, диспетчер дал ему «добро» на посадку, в воздухе никого не было, вообще никого на всю дальность работы радара. Я подошел к двери и практически сразу нашел самолет Димы по включенным ярким посадочным фарам, он уже подходил к третьему развороту, потом мягко вошел в четвертый, лег на глиссаду, начал снижаться, вот он дошел до начала полосы, где попал в свет прожекторов, вот коснулся бетонки и… резко подскочил вверх! И вновь рухнул на бетонку и снова подскочил вверх! Это называется «козёл»…
Потом Дима рассказывал, что после первого удара о бетонку последовал второй мощный удар. У него сразу мелькнула мысль – третий козел и стойки шасси пробьют плоскости. Поэтому он, действуя чисто в автомате, подал РУД вперед до упора, включая форсаж, чтобы пойти на взлет. А ливийский летчик в передней кабине, оценив угрозу третьего «козла», принял прямо противоположное решение – уменьшит скорость и тем самым силу удара, что он и сделал, выпустив тормозной парашют.
Я стоял возле РСБН и, открыв рот, наблюдал эту фантастическую картину. Самолет после второго удар выпустил из себя длинную огненную струю форсажа и одновременно за ним раскрылся тормозной парашют. Он резко замедлил свое движение и, казалось, почти остановился в воздухе, опасно кренясь то на правое, то на левое крыло. В таком неустойчивом положении он был, наверное, доли секунды, но честное слово, мне они казались бесконечными. Огромная темная махина в ста метрах от меня грозилась рухнуть на бетон, а в голове у меня билась мысль «я этого не заказывал!» Но вот она стала медленно набирать скорость, наконец, парашют оторвался и самолет пошел, пошел на взлет.
Через несколько минут они благополучно сели. Дима вышел из самолета бледный, нет, зеленый, весь мокрый и первыми его словами были: «Владимир Витальевич! Очень прошу Вас, поговорите с Галиной Константиновной, чтобы она так больше не говорила! Летчики народ очень суеверный…» Знал бы он, что Галя просто ретранслировала мои слова, мой посыл… Но этого я ему говорить не стал, разумеется.
Можно сказать, что этот эксперимент удался на 100%. Но меня это здорово напугало, ибо стало ясно (по крайней мере, мне самому), что и первые два случая были не случайностью, он были актами направленного действия моих проклятий. Еще я понял, что я могу использовать это, скажем, оружие, только войдя в соответствующее состояния. В нормальном состоянии оно не действует, проверял. Но не буду же я каждому рассказывать об этом и просить не доводить меня до греха (кстати, вопрос, а грех ли это?), значит, такие ситуации возможны и в будущем. А это уже предполагает, что я, зная за собой такую способность, должен внимательно контролировать себя и не выпускать свою ярость в таком виде наружу. Прошло уже двадцать лет с тех пор, но я еще держусь, хотя ситуаций за это время было так много, что и не счесть их. Но я держусь. Пока…
Ну-с, а теперь приступим к чистой фантастике, но реальной. Но прежде, чем приступить к описанию отдельных, наиболее ярких случаем, необходимо сделать небольшое вступление, о чем речь и пойдет ниже.

Друзья, у меня почему-то не получилось поставить четвертый рассказ Володи Гузенко в раздел "Наше творчество". Пятый рассказ попытаюсь разместить в нужном разделе.