Дневники
Глава 16. Поездка в Дунгуан в Праздник красных фонарей.
Празднование Нового года по китайскому календарю всегда занимает пятнадцать дней – от новолуния до полнолуния. Конечно, такая градация в настоящее время возможна только в сельской местности, потому что все остальные дождаться полнолуния в гостях уже не могут – к этому времени начинают работать. Третья пятидневка завершается Праздником красных фонарей, который на деле совершенно не то, о чем вы подумали, а просто этакий фестиваль света – все вывешивают на улицу фонари, как символ полной Луны, и под эту праздничную иллюминацию теряют последние остатки рассудка, расстреливая оставшийся неиспользованным боезапас пиротехнических средств.
Мы тоже уже не могли дожидаться окончания праздника здесь, потому что надо было возвращаться в Пекин. Но сначала надо было добраться до Гуанчжоу, откуда мы собирались выехать в обратный путь тем же маршрутом. Билетов же до Гуанчжоу уже не было ни на какие виды транспорта, в праздничные дни проблема с билетами в Китае приобретает характер вселенской катастрофы, потому что весь Китай в эти дни поднимается с места и куда-нибудь едет.
Праздник Весны – это головная боль и одновременно триумф транспортников страны, поскольку они попадают в центр внимания всего общества: и людей, и властей, и средств массовой информации. Дело в том, что традиция празднования именно праздника Весны у китайцев является одним из инстинктов, пожалуй, третьим после насыщения и секса, поэтому из поколения в поколение передается жесткое правило встречать Новый год (праздник Весны) только дома и только в кругу своей семьи. Но если раньше круг интересов большинства семей был ограничен пределами разве что уезда, может быть провинции, когда можно было чуть ли не пешком, верхом, на велосипеде, в крайнем случае, чуть позже на местном транспорте вернуться домой из какой-либо отлучки, прийти пешком из соседней деревни, то с приходом «мерзкой цивилизации», когда границы интересов населения расширились до безобразия: понадобилось учить подросших детей в университетах (а это только в других городах); понадобилось после учебы находить работу там, где лучше, где больше платят; понадобилось отправлять некоторое количество не пришедшихся ко двору крестьянских сыновей в качестве миньгун (сезонных рабочих), а дочерей в качестве разнообразной прислуги на заработки в большие города. Но традиция-то на уровне инстинкта сохранилась, поэтому вся эта масса людей в предпраздничные дни снимается с мест и начинает перемещаться. И перемещаются не сотни, не тысячи, а миллионы людей в один относительно короткий срок туда, а потом обратно.
Казалось бы, уже большая масса людей даже в Китае довольно цивилизованная, (какое там тысячелетие на дворе?), пора бы уж отказаться от этого инстинкта. Ан нет! Не выйдет, потому что вся жизнь построена так, что только в этот двух-трех недельный срок в году работающий китаец может получить короткий отпуск, в другое время (если он не в государственном учреждении или иностранной фирме) не у каждого бывают даже выходные дни. Казалось бы, чего проще, «им бы понедельники взять и отменить», то есть правительственным решением разобраться с этим проклятым прошлым, ну не отменить, конечно, праздник Весны, но сделать, как в цивилизованных странах для работников всех предприятий, компаний и учреждений плавающий график отпусков, а для праздника сохранить стабильные один-два дня. Нет, почему-то не решаются. Национальные традиции-с!
После некоторых проблем нам удалось купить билеты на самолет до Шеньчжэня, тем более что раньше хозяин Ху говорил о том, что они производят свои кофты в этом районе. Я позвонил ему и сообщил, что мы прилетаем не в Гуанчжоу, а прямо в Шэньчжэнь, и попросил нас там встретить, потому что заранее мы уже договорились побывать в гостях у моих друзей-хозяев.
Перелет до аэропорта в Шэньчжэне длился около полутора часов, но после хайнаньского тепла материк встретил нас непривычным туманом и мелким дождиком. А вот больше... никто не встретил. Ребят не было даже в пустынном для этого времени суток аэропорту. Темнело, и надо было что-то делать. Попробовал позвонить на фабрику и даже успешно дозвонился, но на другом конце провода сказали, что они уже давно выехали встречать. Это немного обнадежило, но не сильно обрадовало, так как никого по-прежнему не было. «Не случилось ли чего в дороге? – беспокоила меня и такая мысль. Но, судя по всему, вскоре до них из дома уже дозвонились по мобильнику, потому что через некоторое время сначала появился заспанный Лян Хуэйвэнь, а за ним и Ху Юпэн – почти правительственная делагация на «тойоте». Они, оказывается, заснули в машине, пока ждали самолет.
Нас тут же усадили в машину, и мы поехали по ночному сырому Шэньчжэню. В роскошной машине, которая принадлежала фабрике, звучала приятная музыка и песни из Гонконга. До недавнего времени слушать подобное запрещалось, но сейчас уже наступили другие времена и можно слушать даже другие песни. Я пытался в окно разглядывать этот знаменитый район, ставший первым открытым экономическим районом Китая, и который, по задумкам руководства Китая, призван был затмить в экономическом отношении даже Гонконг. Ночью, конечно, многого не увидишь, но отличие от северных городов было все-таки заметным. В то время там почти повсеместно была сплошная строительная площадка – в основном строились предприятия и компании, судя по всему, совместного с тем же Гонконгом капитала, а в самом городе, несмотря на довольно поздний час, было обилие иллюминации.
Запоздалыми посетителями мы на скорую руку поужинали в «Макдональдсе», неожиданно для нас почему-то забитом китайцами, для которых праздничные ужины еще успешно продолжались. Весь город тоже был в праздничном убранстве: каждая лавка, магазин, фирма, фабрика, компания из кожи друг перед другом лезли за привлечение покупателя или клиента. У одного из магазинов стояла девушка и время от времени бросала под ноги прохожим петарды. И было непонятно, то ли она завлекает тем самым прохожих в свой магазин, то ли наоборот отпугивает. Почти у каждой торговой точки была иллюминация от простых лампочек, развешанных несколько причудливым образом, до специально приготовленной рекламы с поздравлениями.
Нас между тем повезли дальше, и вскоре мы выехали из открыто-закрытой экономической зоны Шэньчжэнь и въехали в Дунгуан, один из уездов провинции Гуандун, где по-настоящему и размещалась фабрика, но и здесь картина не сильно изменилась. Проехав город Дунгуан, мы выехали на уездную дорогу, с которой свернули уже в какую-то глушь, в поселок городского типа под названием Хунмэйчжэн. Тут уже картина сменилась кардинально. Темные улицы, небольшие одно- и двухэтажные частные домики. Мы все разместились в местной гостинице. Как я понял, фабрика имеет там свои постоянные номера или вообще владеет этой гостиницей. Но гостиница скорее походила на какой-то вертеп, где мне до поздней ночи не давали уснуть какие-то «злые духи»: где-то кто-то стучал, кто-то хохотал, телефон в моем номере звонил беспрестанно. Правда, интим-услуг не предлагали.
Глава 3. Вдоль сопок Маньчжурии.
Затем началась Маньчжурия. Но знаменитых гор Большого или даже Малого Хингана, о которых нам говорили в институте на занятиях по страноведению, или хотя бы сопок, воспетых в песнях, там, где мы проезжали, было незаметно, видимо, наши предки для строительства этой железной дороги, которая раньше называлась КВЖД, специально выбирали участки с равнинным рельефом. Горы, похоже, располагаются где-то южнее. Вдоль дороги все те же степи, болота, но иногда около деревень уже встречались и поля. Поля разбиты на участки, но межей не видно. В это время года крестьяне убирали кукурузу, но кое-кто уже и пахал на лошадках или на ослах, иногда были видны и маленькие тракторочки индивидуального пользования. Больших тракторов и комбайнов уже и не видно – пресловутых маоцзэдуновских «коммун» больше нет. «Как они умудряются не задевать соседних участков и не враждовать по этому поводу?» – подумал я, глядя на очень ровные участки, между которыми не было таких характерных для наших полей межей, хотя поля явно принадлежали разным хозяевам.
Дома в деревнях больше глинобитные, как в Средней Азии, но иногда попадаются и кирпичные. С кирпичом в Китае нет проблем, но для простых крестьян все же дорого. Планировка усадьбы довольно своеобразна: дома лепятся друг к другу, но выход из дома имеют, как правило, в свой, хоть и очень маленький дворик, окруженный со всех сторон глухими глиняными или кирпичными стенами, по принципу «Мой дом – моя крепость». Туда же, во двор, выходит и единственное во всем доме окно или два по сторонам двери. Другие стены дома, выходящие наружу, такие же глухие. Все дома покрыты черепицей. У старых домов крыши еще имеют характерный немного изогнутый вид, а у новых крыши уже прямые. Во дворе в лучшем случае только одно-два дерева, но никаких других растений незаметно. Хозяйственные постройки у деревенских хозяев чуть в стороне, могут быть даже вне дворика.
Одна из таких хозяйственных построек неожиданно привлекла мое внимание, потому что недалеко от железнодорожного полотна, по которому шел наш поезд, была очередная деревенька. Перед домом было сооружено что-то похожее на небольшой свинарник с низкими стеночками и выходом, но без крыши, поэтому прямо за этой стеночкой стояла женщина, и можно было бы подумать, что она просто занимается хозяйственными делами, если бы она вдруг не произвела некоторых действий руками, расстегивая ремень на брюках, стеночка сооружения была ей как раз по пояс, поэтому заметить ее действия было нетрудно, затем резко присела, и над стеночкой осталась видна только ее голова, вращающаяся почти на 360 градусов и настороженно оглядывающая подступы к ее укрытию.
В городах, которые мы проезжали, стояли такие же блочные дома, как и у нас. Наши, правда, все же не всегда выглядят такими серыми и грязными, какие я увидел здесь. Чаще всего в городах эти дома объединены в общие блоки по нескольку домов, окруженные глухой кирпичной стеной или реже металлической оградой-решеткой, ограничивающими определенную территорию только этого двора. Вход через ворота на территорию такого двора-квартала иногда охраняют наемные охранники. Но кроме этого во время торжеств и бед народных существуют еще и добровольные дружинники из пенсионеров с красными повязками, которые по своей подозрительности, особенно по отношению к иностранцам, легко отличающихся от китайцев по внешнему виду, будут посерьезнее любых охранников.
В городах очень много самостроя по типу «шанхайчиков»: строения, которые вполне можно назвать шалашами, лепятся к любой стене в любом месте, но все-таки имеют, хоть и маленький, в два-три квадратных метра, но дворик, окруженный хоть и плохонькой, но стеночкой. Такие самостроенные фанцзы чем-то очень напоминают известный нам по детским книгам «домик кума Тыквы» из «Приключений Чипполино», с таким же упорством и трудом воздвигаемый только для того, чтобы спрятаться под крышу, и такой же социально незащищенный, поскольку возводится без всяких прав, а потому может быть снесен в любое время по приказу любого «сеньора Помидора», а надуваться таковыми, как я понял позже, здесь умеют.
Фактически китайским домом является вся эта огороженная территория, потому что большая часть времени, как я понял, у жителей проходит, если не на работе вне дома, то именно на улице во дворике, который становится своеобразной гостиной. Внутри дома только спят и иногда едят в плохую погоду. А вот во дворике отдыхают, общаются и занимаются различными хозяйственными делами: моют и готовят овощи, готовят обед, стирают, чинят вещи, даже моют голову. Так, довольно молодая девушка или женщина вынесла прямо на улицу табурет, поставила на него небольшой тазик, налила из термоса горячей воды, взяла шампунь, слегка оголила шею, наклонилась и принялась спокойно мыть голову, нисколько не обращая внимания на проходящих мимо людей и проезжающие машины. В другом городе аналогичное купание в тазике было осуществлено с малышом лет пяти-шести. Действительно, что естественно, то не позорно.
Гигиенические процедуры прямо на улице никого не смущают
Вечером, как только становится похолоднее, начинают топить печи, но не углем, а углеконцентратами. Это специально изготовленные из каких-то углеотходов цилиндрики диаметром 10 см со сквозными отверстиями для огня. Эти цилиндрики специальным крючком укладывают в топку такого же диаметра, а после прогорания вытаскивают тот же цилиндрик, только уже шлаковый. В это время над поселком или над городом поднимается сизоватый дымок, запах которого ощущается даже в закрытом вагоне поезда. Копоть исходила также и от паровозов, встреча с которыми состоялась сразу же на первых китайских станциях, как встреча с детством и юностью. Когда-то наша семья жила в своем доме с печным отоплением недалеко от железнодорожной станции, поэтому запахи дыма от топящихся печек, запахи железной дороги от паровозной копоти, гудки паровозов и металлические голоса станционных диспетчеров по селектору были знакомы мне с детства.
Но наш международный поезд на протяжении всего пути тянул все-таки тепловоз. Проехали город Дацин с его нефтедобывающими качающимися «гусями» справа и слева от железнодорожного полотна.
На станционных платформах по-прежнему было абсолютно пусто: если бы не вытягивающиеся в приветствии при прохождении поезда через станции железнодорожники и полицейские, то казалось бы, что они совершенно безжизненны. Сначала я подумал, что такая честь оказывается только международному поезду, но в дальнейшем убедился, что так вообще принято в Китае на железной дороге, где сохраняются военные порядки, более жесткие, чем в других государственных организациях. Пассажиры, готовящиеся к посадке, обычно толпятся за решетками вокзалов вне железнодорожных платформ, а затем минут за десять до отправления поезда их начинают пропускать через контрольные турникеты, проверяя при этом проездные билеты. Все, естественно, торопятся, толкаются, бегут, боясь опоздать и торопясь захватить места в общих вагонах. Для выхода на платформу без проездного билета, например, чтобы проводить или встретить кого-то, необходимо покупать перронный билет, чего китайцы обычно не делают, поэтому прощаются с отъезжающими здесь же у турникетов.
Во время остановки в Харбине, где выходил наш молодой попутчик, мы вышли его проводить и немного прогулялись по платформе. В одном из подземных переходов показался мужчина, желающий выйти на платформу, где стоял наш поезд, но его попытка была тут же пресечена подбежавшим полицейским. Наш сосед так и не дождался тех, кто должен был его встречать. Не знаю, что было у него на душе, но мне было немного обидно за него. Потом только я узнал, что все встречающие обычно тоже стоят за решеткой у выхода с вокзала у турникетов, только выходных, где у выходящих пассажиров опять проверяют их проездные билеты.
Поезд повернул на юг, и пейзаж за окном понемногу стал меняться: стало больше поселков и деревень, больше обработанных полей с гаоляном и кукурузой, поделенных на длинные ленты, и кажется, сам бог не поймет, где и как нужно косить, чтобы не задеть соседский урожай. Чуть южнее стали попадаться и рисовые поля. Вблизи городов вообще был занят почти каждый участочек земли, даже вдоль железной дороги. На этих участочках в основном сажают овощи.
Вскоре у деревень я стал различать отдельные могилы и целые кладбища, которые представляли собой бесхозные и неухоженные участки земли. Могилы в виде небольших курганчиков земли, не выше метра, располагаются обычно в беспорядке. Никаких сооружений религиозно-культового плана, типа наших церквей, рядом заметно не было. На некоторых могилах есть небольшие, чуть меньше, чем на наших кладбищах, каменные или бетонные стеллы полуметровой или метровой высоты. На свежих могилах лежат венки и цветы. Но еще очень часто, несмотря на официальный запрет хоронить на полях, могилы по традиции располагаются прямо у поля или даже на самом поле, занимая частицу такой дорогой посевной площади.
И хотя в тот день был праздник, праздничного настроения в нашем понимании у жителей городов и тем более деревень было совершенно незаметно. Сразу вспомнил торжественно-оживленную обстановку в наших городах и деревнях, которые были в праздничные дни 7 ноября или 1 мая. Я попытался было разобраться в лозунгах и многочисленных вывесках, считая их праздничными транспарантами, стараясь найти там хотя бы знакомые слова, но тщетно. Получалось, что это просто какой-то набор иероглифов. Проанализировать такие вывески не представлялось возможным, потому что они пролетали мимо со скоростью поезда. Позже я понял, что это всего лишь разновидность рекламы различных компаний, большей частью вообще с транскрипцией иностранных названий, которая висит постоянно и к празднику не имеет никакого отношения.
Через какое-то время мы проехали город Чанчунь. Было заметно, что это тоже крупный промышленный центр. Мои соседи рассказали мне, что центральный проспект этого города по-прежнему носит имя Сталина, а на площади Победы есть памятник советским воинам, которые погибли при освобождении Северо-востока Китая, то есть этой самой Маньчжурии, от японских захватчиков. Позднее, когда мне приходилось бывать здесь, я заметил, что доброе отношение к Советскому Союзу, к России у простых жителей этих северо- восточных провинций Китая сохранилось в большинстве своем лучше, чем у жителей других районов страны. При общем падении интереса к русскому языку в стране в этих провинциях изучение русского языка сохранилось во многих школах и университетах. Люди любят не только слушать, но и петь русские песни, знают советские кинофильмы. Многие стараются отправить своих детей учиться именно в Россию, надеясь, видимо, на большую возможность общения именно с Россией. Здесь вышла одна из девушек, ехавшая в нашем вагоне. Она пробыла в России больше года и была очень взволнована предстоящей встречей с родными. На платформе ее встретил старший брат, который не только не поцеловал, но даже не обнял сестру, а просто назвал ее по имени вместо приветствия и взял у нее из рук одну из тяжелых сумок. По нашим понятиям встреча более чем холодная, а в Китае так принято.
Шеньян – центр провинции Ляонин и фактически промышленный центр всей Манчжурии мы проехали ночью. А после Тяньцзиня нас уже стали будить проводники – нужно было готовиться к выходу. Через час мы должны были прибыть в Пекин.
