Дневники

      Очередной экскурсией, организованной университетом, была поездка в Гугун– древний императорский дворец Минской и Цинской династий, двух последних императорских династий, основную часть которого, похоже, отреставрировали совсем недавно. И хотя день был явно не экскурсионный, моросил даже мелкий дождик, впечатления остались хорошие. Дворец, как и предваряющая его площадь Тяньаньмэнь, дублированная затем перед воротами Умэнь, поражает своей обширностью. Сам дворец полностью изолирован, поэтому одно из его названий Запретный город, ведь на территории этого города целые кварталы разных дворцовых строений. Есть входы с четырех сторон, но сейчас открыты для посетителей только южный (главный) и северный входы.

       Здания дворца богато отделаны все в том же национальном стиле: красные столбы и стены, поэтому, видимо, еще одно название дворца – Пурпурный город. Изогнутые четырехскатные крыши покрыты черепицей оранжево-золотистого цвета. Других строений с таким оттенком черепицы в Китае быть не должно, поскольку это привилегия только императорских зданий. И стилем, и оформлением этот дворец кардинально отличается от императорских дворцов не только западных стран, но и России. Фактически же, он ни в какое сравнение не идет не только с Зимним дворцом, но и с собственно царскими палатами Московского Кремля, которые были построены примерно в то же время, но все же выполнены в стиле архитектуры европейской ориентации значительно красивее и богаче. О чем говорить, если во всех помещениях этого так называемого дворца каменно-бетонные полы, а стеклянные окна сделаны только с приходом иностранцев, до этого все дворцовые помещения обходились без стекол, окошки заклеивали бумагой. Большая часть дворцовых помещений, по мнению многих иностранцев, производит впечатление огромных полупустых сараев. Но в этом собственно и заключается разница культур, обычаев и условий жизни в разных странах. Императорский запретный город фактически дублирует обычный китайский жилой дом, только увеличенный в огромном масштабе.

       Всем туристам особенно нравится внутренний дворик, расположенный в самой северной, отдаленной от деловых зданий, части территории дворца. Здесь много экзотических деревьев, кустарников, красивые беседки, искусственные водоемы, камни причудливой формы, привезенные из разных концов страны, а также искусственные горки с многочисленными ходами, гротами и беседкой на самом верху. Очень живо представляешь себе, как здесь резвились дети императоров.

       В западной части восстановлены жилые помещения последних императоров, их многочисленных жен и наложниц. Нельзя сказать, что они блещут особой красотой, скорее просто отличаются более богатым убранством по сравнению с другими домами жителей китайской столицы. Но становится немного не по себе, когда остаешься в каком-то дворике или коридоре в одиночестве. Сразу же представляешь себе, какие страсти кипели здесь еще относительно не так давно. Такого чувства мне не приходилось испытывать, бывая в Зимнем дворце, возможно, потому что фактически тот дворец давно превращен в Эрмитаж и воспринимается просто как картинная галерея, а здесь действительно жилые дома, комнаты с нехитрой мебелью, кровати с пологами, которые невозможно даже назвать альковами, хотя они и принадлежат к таковым по своему назначению. Но еще страшнее становится в абсолютно пустых молчаливых проходах-колодцах, со всех сторон ограниченных высокими мрачными стенами. Так и кажется, что сейчас откуда-нибудь выскочит подосланный убийца и воткнет тебе в спину нож или распластает мечом, подобным тем бутафорным, которые продаются здесь в каждом сувенирном киоске.

Колодец, в котором по приказу Цыси утопили молодую императрицу

Особой популярностью среди посетителей Запретного города пользуется колодец, в котором Цыси приказала утопить свою невестку перед входом в Пекин английской армии. Формальным поводом для этого стало опасение, что она может попасть в руки вражеских солдат, но ведь ее можно было прихватить с собой туда же, куда убегал весь императорский двор. Реальной же причиной этой жестокой трагедии стало то, что молодая женщина, ставшая женой императора-марионетки, неосторожно проронила где-то слова о своем величии императрицы, что не понравилось Цыси, которая, обладая реальной императорской властью, формально в сан императрицы все-таки введена не была, а, оставаясь императорской наложницей, была лишь опекуншей при малолетнем императоре.

                      Прекрасны очертанья галерей.

                             Стоят, как стражи, сосны у дверей.

                                                   Высоко к небу тянется бамбук.

                                                   И колокольцев так приятен звук.

                                                   Лучи, играя, льются с высоты

                                                   На яркие, на свежие цветы.

                                                   Своим чудесным запахом сандал

                                                   Страницы книг и струны пропитал.

                                                   И тени гор ложатся у окна,

                                                   А тонкая циновка холодна...

                                        Фэн Мэнлун

       Пекин в 90-е годы даже в центре выглядел средним европейским городом – были широко распространены многоэтажки еще советского образа и подобия, такие как гостиница «Пекин» или великолепной красоты «Центр культуры народов Китая». Большая же часть территории города представляла собой одноэтажные густозаселенные районы с бесчисленным «хутунами», то есть узкими улочками, по которым можно было проехать разве что только рикшам. Но открытая экономическая политика уже привела к тому, что постепенно с помощью иностранного капитала стали строить высотные дома из стекла и бетона. Это в основном были богатые гостиницы и богатые же магазины, выделявшиеся среди одноэтажных трущоб. В эти магазины можно было ходить, как на экскурсии, потому что там было много интересных вещей, импортной одежды и обуви, но все это великолепие было явно не по карману большинству простых граждан Китая. Я любовался традиционными китайскими изделиями из шелка, кожи, фарфора, керамики, нефрита, жемчуга, с интересом смотрел на лаковые миниатюры, изделия из черного дерева. Мебель инкрустированная – глаз не оторвать. Шелк переливается всеми цветами радуги. Очень много хорошей литературы, о которой я мог только мечтать.

       Время от времени университет устраивал для иностранных студентов экскурсии по достопримечательным местам города. Тогда же я понял, как непросто ощущать себя в шкуре иностранного туриста, на которого с интересом смотрел в своих городах, но не подозревал, что буду выглядеть так же в глазах представителей другого народа.

       Так уж получилось, что первой такой экскурсией была поездка в парк Храма Неба. Нас доставили туда на автобусах, вручили билеты и попросили вернуться к автобусам вовремя. Храм Неба, судя по всему, не имеет никакого отношения к небу, поэтому сам перевод мне представляется неверным. Нет смысла выяснять, чья это ошибка, китайского ли переводчика или русского, но заметно, что это название стоит парой к другому храму, Храму Земли, находившемуся раньше в северной части Пекина. Существовала раньше также и еще одна пара храмов: Храм Солнца на востоке Пекина и Храм Луны на западе города. Этот же храм вполне можно было бы назвать Храмом Бога (в китайском языке иероглиф «небо» имеет оба значения), поскольку именно этот храм являлся местом поклонения Богам в фактически языческом Китае.

Вообще-то считается, что Китай относится к странам, где преобладающей религией является буддизм, который был заимствован Китаем многие тысячелетия назад из Индии, но при ближайшем рассмотрении все не так просто. В Китае вообще нет индуизма, который распространен в Индии, а ламаизм распространен лишь в отдельных западных районах или кое-где по основной территории Китая. Те изображения Будд, которые находятся в китайских храмах, не очень похожи на таковые в Тибете, а тем более в Индии. Более того, монахи тоже имеют существенные отличия, тем более, что наряду с буддистскими монахами, прекрасно уживаются монахи-даосы и конфуцианцы со своими храмами, со своими святыми и со своими теориями.

Со студентами у зала Жертвенных молитв Храма Неба

Следует также знать о широком распространении христианства во многих местах страны, так духовником одной из первых императриц Цинской династии Китая и ее сына, а значит императора, был христианин. Как и когда удалось католическому миссионеру убедить этих людей в правоте христианства, история умалчивает, но даже это не заставило этих людей рубить головы своим монахам, выбрасывать из храмов изображения будд. Скорее всего, их собственные храмы оставались даже в императорском дворце, что не мешало императрице молиться двум, если не трем богам. Кто-то из императоров посещал ламаистский храм, кто-то строил даосский храм, а кто-то ездил в христианскую церковь. А все вместе почитали конфуцианское учение.

Так и Храм Неба выглядит скорее средневековым языческим капищем, чем божественным храмом, поскольку именно сюда приезжал властитель страны со своей многочисленной свитой, чтобы помолиться всем богам о хорошем урожае, о хорошей погоде и совершить в связи с этим жертвоприношение, то есть на специально установленном месте принести в жертву тельца, который по индийским религиозным традициям является священным животным и не подлежит насилию. О языческом характере китайских императоров, а следовательно и всего народа, говорят и таблички Богов Солнца и Луны, богов Туч, Дождя, Ветра и Грозы, находящиеся при этом Храме.

       Храм был только что замечательно отреставрирован и сверкал глазурованной синевой своего купола. А на всей территории окружающего храм парка поддерживалась необычная чистота и порядок. Это выглядело очень контрастно по сравнению с другими местами города. Но это неудивительно, ведь вход в парки города, причем не только в музейные, платный, поэтому есть возможность содержать штат работников парков для ухода за ними.

       Тяньаньмэнь, то есть «Ворота небесного спокойствия», куда нас привезли в другой раз,производит грандиозное впечатление огромной площадью, раскинувшейся перед воротами, ведь она является самой большой площадью в мире, а также размахом трибун и особенно высотой главных ворот, где собственно во время торжеств находятся руководители Китая. Можно сказать, парят над толпами масс трудящихся. Наш Мавзолей, выполнявший до недавнего времени такую же роль, все же выглядит намного проще и демократичнее, да и кремлевские стены с башнями и звездами все же смотрятся красивее, но о вкусах не спорят.

Здесь императорского дворца совсем не видно, он находится далеко за воротами Небесного спокойствия (Тяньаньмэнь). В центре стены по-прежнему красуется большой портрет «великого кормчего», ошибки которого старательно забываются, а в заслуги которому возводится ни много ни мало как создание КНР. Активно бытует песня, слова которой меня очень раздражают: «Если бы не компартия, то не было бы нового Китая». В свою очередь я переделываю ее так: «Если бы не было СССР, то не было бы и нового Китая». По обе стороны ворот огромными иероглифами лозунги «Да здравствует Китайская Народная Республика» и «Да здравствует солидарность народов мира». Никакого тебе привычного «Пролетарии всех стран соединяйтесь!», что уже сразу поколебало мои ожидания увидеть социализм в Китае, в дальнейшем же я убедился окончательно, что никакого социализма здесь даже и не ночевало ни-ког-да. Были лишь некоторые совершенно дичайшие деяния одной партии с авантюристом во главе, которая по недоразумению называлась «коммунистической», с целью укрепить свою власть, имея могучую поддержку со стороны Советского Союза.

       Людей на площади в субботний день было довольно много. Хотя когда и где в Китае бывает мало народа? Как и на Красной площади в Москве, большинство, похоже, приезжие. Много детей, но приводят под руки даже совсем дряхлых стариков (как в Мекку). Люди, как муравьи, мельтешат туда-сюда без всякой цели, потому что в принципе любоваться почти нечем, и чувствуешь себя на этой огромной площади совершенно маленьким, потерянным и очень никчемным. Именно этого эффекта и добивались архитекторы этого комплекса, чтобы прибывающие на аудиенцию к императору люди оказывались песчинками на этом огромном пустом пространстве.

       Прямо перед центральными трибунами установлена высокая мачта, на которой каждое утро с восходом солнца, взвод роты почетного караула водружает государственный флаг. Своеобразный «Пост номер 1». Чуть дальше, в центре площади Памятник народным героям, погибшим в годы гражданской войны против Гоминьдана. Памятник этот условный, потому что при взятии Пекина войсками КПК никакого сражения не было, город прежние власти сдали без боя. Поэтому никаких жертв не было и хоронить, как это сделали в Москве на Красной площади, тоже было некого. Но на памятнике посредственного качества горельефы героического пафоса в духе «рабочих с молотками, крестьян со снопами и пионеров с поднятыми для салюта руками», которыми были украшены наши парки культуры и дома пионеров в 50-60-е годы. У посещающих площадь людей такого пафоса в отношении этого памятника, как например, у вечного огня Могилы Неизвестного солдата в Александровском парке в Москве, совсем незаметно, хотя живые пионеры, как и положено, в праздничные дни стоят в почетном карауле вместе с солдатами. Одной из особенностей площади и всех ее строений является большое количество военизированной охраны, как вытянувшейся на отдельных постах, так и свободно патрулирующей по разным направлениям, заметны и сотрудники в штатском. Блюдут порядок. В отличие от других мест Пекина здесь очень чисто, и даже есть урны.

       С южной стороны площади сверкает мраморной белизной великолепно построенный Дворец памяти Мао Цзэдуна, предусмотрительно обнесенный металлической оградой на достаточном расстоянии, видимо, для того чтобы нельзя было ничем добросить.

       Глава 5. За нашу победу!

       В один из дней, как и договорились, я позвонил своим попутчицам по оставленному ими телефону. Они после долгой дороги перед тем, как отправиться в свою провинцию, на некоторое время остановились отдохнуть в Пекине. Женщины стали живо интересоваться моими условиями проживания, расстроились моим неудачам при получении места в общежитии, особенно трогательно расспрашивали, сыт ли я. Потом я понял, что это элемент вежливости в Китае всегда при общении со всеми. Еда – это основа жизни в Китае. Посоветовали на следующий день найти подругу старой китаянки, покойный муж которой был ранее профессором, деканом одного из факультетов этого университета, а сама она и сейчас должна была работать в Пекинском университете. Они объяснили, что в Китае почти все вопросы решаются по знакомству и очень трудно добиться чего-либо без протекции. После этого я почти без проблем нашел нужного мне человека, и очень обрадовал старушку посланием от подруги ее шанхайской юности. Она рассказала, что два ее сына уже работают в Америке, а один пока с ней и тоже работает в этом университете. Тут же состоялся телефонный разговор между этими женщинами, во время которого они договорились о встрече, и меня пригласили там присутствовать.

Прием проходил «по высшему разряду» китайского гостеприимства. Сначала старушка зашла по пути с работы за мной, а уж потом мы пришли домой к бывшему декану факультета, семья которого продолжала жить в обычном панельном доме, принадлежавшем университету. Сначала загрохотала железная защитная дверь-решетка, которыми, как я успел заметить, здесь закрыты буквально все квартиры, а потом уже обычная деревянная дверь. Войдя в квартиру, мы сразу же очутились в большом холле, который в Китае обычно одновременно служит и гостиной, а уж такие буржуазные мелочи, как прихожая, вообще просто ни к чему. Три другие комнаты служат спальнями. Небольшой санузел и крохотная, именно крохотная, кухонька, в которой едва поместилась маленькая газовая плита, небольшая мойка и с большим трудом может стоять один человек. Мрак! Но отсюда выходит дверь на небольшой балкончик-подсобку, раньше служивший холодильником. Сейчас же большой холодильник занимал достойное место едва ли не посреди зала-гостиной.

Пока сын (!) управлялся на кухне, хозяйка предложила нам фрукты (груши, дыню, виноград), беседовала с нами, вернее со своими друзьями, потому что понять, что они говорят, для меня было совершенно безнадежным делом, поэтому мое участие в разговоре было весьма условным: Гань Дэмин переводила для меня с китайского на китайский. Я был весьма удивлен, когда мне предложили большую чайную чашку крепкого кофе. Уже потом я понял, что в данном случае соединилась китайская традиция встречать гостей предложением выпить чаю с одной стороны и с другой стороны – желание использовать традицию всех иностранцев, по их понятиям, пить кофе. Сами китайцы кофе в то время еще почти не пили.

Раскладной круглый стол сын быстро поставил посреди этого зала-прихожей-гостиной и стал также быстро метать на стол тарелки с едой: мелко порубленная говядина с овощами, жареная капуста, жареный арахис. Русский, по их понятиям, салат, который даже называется не собственно китайским, а заимствованным словом «сала», был приготовлен специально для русского гостя, только вместо яблок в нем были кусочки дыни. На столе стояла тарелка с кусочками какого-то душистого нежно-зеленого растения, которого я вообще никогда не видывал, а оказалось, что это сельдерей. После этого последовали горячие блюда. Специально для гостя была открыта бутылка пива, больше к пиву никто не притронулся, пили только воду. Ну, а в конце обеда, как положено, чашка вареного риса совсем без ничего. Принесенный мною торт остался по совершенно непонятным причинам невостребованным. Более того, Гань Дэмин укоряла меня в том, что я бесполезно трачу деньги. Но тем не менее встреча прошла в очень теплой дружеской обстановке. Не знаю, чем мне могла помочь эта встреча, но по словам все той же рассудительной Гань Дэмин, мне полезно знакомиться с жизнью китайцев разного социального положения вживую. Трудно что-либо возразить против такого разумного совета.

Только потом я узнал, насколько необычным был этот прием. В Китае редко приглашают гостей к себе в дом, разве что только близких родственников и то не всегда. Чаще всего гости, даже родственники останавливаются в гостиницах, а прием гостей происходит в ресторане или какой-либо харчевне, дороговизна блюд которого зависит от состоятельности принимающей стороны.

Еще один китайский прием уже в другом месте и уже по правильной схеме состоялся где-то через месяц, когда я немного освоился и собирался найти хоть какую-либо временную работу. Я позвонил по телефону, который получил в России при весьма странных обстоятельствах в вагоне поезда еще тогда, когда я только замыслил поездку в Китай. Однажды во время зимних каникул я ехал с сыновьями на мою малую родину. Стоя вечером у окна вагона в коридоре, я случайно услышал китайскую речь. Говорили в соседнем купе. Вскоре оттуда вышел мужчина-китаец и проследовал в конец вагона. Меня как китаиста, естественно, распирало любопытство и желание познакомиться. Когда я попытался заговорить с этим мужчиной по-китайски, реакция была поразительная: он сначала опешил от неожиданности и едва не уронил тулетные принадлжености, которые держал в руках, и лишь через некоторое время смог заговорить. Вероятнее всего он решил, что это работа вездесущего КГБ и за ними установлена слежка. Он сразу же сообщил о нашем знакомстве своим попутчикам, и через некоторое время они уже пригласили меня в свое купе. Это были профессора из Пекинского технологического университета, которые приезжали в Ленинград, а после окончания переговоров отправились в путешествие по стране. Мне как раз были необходимы знакомства и связи в Пекине, поэтому в конце беседы мы обменялись телефонами, и я пообещал по прибытии в Пекин позвонить им.

Профессор Юн вспомнил меня довольно быстро и после небольшого разговора мы договорились встретиться. Спустя несколько дней я был уже у него в институте, и он представил меня чуть ли не всему составу института, включая уже знакомых мне бывших попутчиков. Как я потом понял, это нужно было ему, для того чтобы самому не засветиться в связях с иностранцами. После этого мы побывали в его лаборатории, где процедура знакомства продолжилась. Затем пришла его жена. Хозяева опять предложили гостю кофе, а затем повели в местный ресторанчик. Мы сидели в отдельном кабинете и постигали разнообразие китайских блюд, которые мне по ходу дела представляли. Профессор Юн исписал всю салфетку какими-то таинственными и в то время не всегда мне понятными иероглифами (какие-то блюда с креветками и кальмарами, с медузами и т.д.), а также яичница, пельмени, салат, мясо. Хозяева сели с двух сторон и усиленно пытались все это впихнуть в меня под единственную бутылку пива. В общем, как я ни сопротивлялся, гостеприимство было продемонстрировано на высшем уровне, но по чеку который он выписал, отойдя к стойке кассира, я понял, что за это гостеприимсто будет расплачиваться их институт по статье «Прием иностранных гостей».

Разговаривали, как всегда, обо всем и ни о чем: о семьях, о развале Советского Союза (китайцев особенно интересует, кто виноват), о событиях в России (эти темы не перестают оставаться главными в разговорах с русскими, особенно если разговор ведется лицами старшего поколения).

Говорили и о том, как живут люди в России и в Китае в это непростое время перемен. При этом мои собеседники употребили до сих пор незнакомое мне слово «байсин», которое оказалось разговорным синонимом слова «народ». Сам перевод звучал как «сотня фамилий», то есть в Китае действительно фамильных иероглифов не так и много. Правда, для выказывания некоторого уважения к этому самому народу с сотней фамилий добавляют еще уважительный иероглиф, и получается «лаобайсин». Уяснив это понятие, я с жаром стал рассказывать о том, как живут люди в России, старательно подчеркивая тот факт, что мы с вами, дескать, тоже являемся этим самым народом. Мои собеседники почему-то меня в этом не поддержали. И только через несколько лет я понял, что «лаобайсин» в их понимании был лишь синонимом слова «простолюдин», а они в профессорском звании таковыми себя никак не считали. В то время мне казалось, что «мы с ними одной крови», выходцы из «социалистической шинели», но для китайцев высокие идеи «равенства и братства», как оказалось, оставались пустыми фразами, а свой родной китайский менталитет, взращиваемый тысячелетиями, был все-таки значительно сильнее. А по этому менталитету получалось, что любой ученый, в смысле образованный человек, а тем более профессор уже выходил далеко за рамки этих «ста фамилий» простолюдинов, даже если у него по-прежнему фамилия была одной из этих ста.

В конце разговора удалось перевести беседу на интересующую меня тему поиска подработки в свободное время. Я понимал, что без дополнительной подработки, без дополнительно заработанных средств, мне будет трудно и прожить этот год, и привезти подарки родным, и попытаться привезти с собой хоть что-нибудь из того, что так было мило сердцу китаиста. Но по их словам стало ясно, что больше всего в Китае интересуются естествоведами, технарями, а не языковедами. У комитета по образованию лимит на лириков уже исчерпан.

Прошел уже месяц моего пребывания в Пекине, а работы все так и не было.«Ведь какой хороший для Китая специалист пропадает. Вот одумаются, а уже поздно будет», - с безнадежным высокомерием думал я.

       7 ноября я проснулся необычно рано, как всегда в этот день. Но если раньше не обращал на это внимания, то сегодня было как-то горько по чему-то утраченному и очень дорогому. Нет, я уже не думал о таких высоких категориях, как коммунизм или социализм, как великая советская держава. Я просто вспоминал, как проходил этот праздник в течение всей моей жизни. Вспомнилось приподнятое праздничное настроение с самого раннего утра, где бы я ни находился. Конечно, это было немного другое настроение, чем в новогодние дни. Конечно, на настроение влияла общая обстановка в стране, старательно создаваемая средствами массовой агитации и пропаганды, всеми подготовительными мероприятиями в учреждениях и на предприятиях, но все-таки был и особый настрой, подъем настроения у самих людей, независимо от политических или других мероприятий, которые часто действительно носили подневольный характер. И все же это был праздник. Осенний праздник. В первые морозы, а случалось, даже и в метель. Покрытые первым ледком лужи, иней на земле. Холодный свежий воздух приятно бодрил. Приятным было ожидание прихода гостей, когда маленьким мальчиком я старался первым встретить их на улице. Чуть позже это был ранний подъем в суворовском училище в Ленинграде, сосредоточенная суета подготовки к построению на парад, когда даже не нужны были окрики командиров, каждый твердо знал, куда идти и что делать. И пьянящая расслабуха после парада.

       Потом были праздничные загулы во время учебы в Москве, когда использовался каждый свободный день для активного молодежного отдыха. Не менее интересно проходили праздничные вечера и позже, уже в других городах, в которых приходилось служить. Теперь же все было в прошлом, как на известной картине Максимова.

- Неужели же действительно так, как у этих старух? – вопрошал я сам себя. И сам же отвечал себе:

- А чем ты собственно лучше?

       Да ладно, Бог с ним со своим прошлым. Но ведь и событие Великой Русской революции в истории не только России, но и всего мира довольно значительное, без которого не могло быть настоящего. Это событие изменило ход истории не только нашей страны, но и всего мира, изменило характер отношений как между странами, так и между народами, между нациями, способствовало развитию экономической жизни всего мира, способствовало освобождению одних, улучшению жизни других. Конечно, что-то можно было сделать иначе, но история не любит сослагательного наклонения. Как было, так уж было, и ничего уже не изменишь, но надо бы помнить и об этом, ведь без прошлого не бывает будущего, а тем более настоящего, как можно этого не понимать.

       В якобы «социалистическом» Китае, к сожалению, тоже ничто не напоминало об этом событии, которое в истории Китая сыграло немаловажную роль, но об этом сейчас предпочитают молчать. Скорее всего, чтобы не раздражать тех, которые заставили замолчать саму Россию. Стоило ли удивляться этому, если даже по "Радио России", которое я попытался поймать, в это время передавали какую-то чушь, как в обычный будничный день. Все же китайское радио в этом отношении оказалось чуточку честнее, ведь шла передача о Чайковском, день рождения которого отмечался в эти дни. Послушал знакомые мелодии. Но на душе не стало лучше.

Положение дел с поисками подработки не улучшалось, а ведь я приехал в Китай не только для стажировки. Приволок с собой кучу разных бумаг, разных писем к разным людям, визитных карточек и благих намерений, но сколько ни стараюсь, все прожекты постепенно отметаются, получатели писем уходят, мило улыбаясь и обещая подумать, но воз и ныне там – никакой работы не найти.

       Подумал-подумал, потом вспомнил, как проводил мифический Максим Максимыч Исаев этот знаменательный день на чужбине… Достал привезенную с собой бутылку водки, нарезал хохляцкого сала, подаренного мне в дорогу моим соседом по дому в селе, с которым мы в бытность выпили немало горилки, и … За нашу победу!

Через несколько дней я получил ученический билет, прилагающийся к нему значок принадлежности к этому университету, библиотечный билет и направление на исторический факультет. Меня, конечно, больше интересовал язык, но меня почему-то, даже не спросив, распределили по специальности моей ученой степени. Прибыв на факультет, очень скоро понял, что я здесь совершенно никому не нужен. Секретарша дала мне расписание, чтобы я мог сам выбрать необходимые мне лекции по истории, которые я намерен посещать.

Встреча с научным руководителем, которого мне назначил факультет, состоялась несколько позже уже в моей комнате. Пришедший старик, назвавшийся профессором, рассыпался в комплиментах России и Украине, восхищаясь гостеприимством ее жителей, а особенно гостеприимством проректора киевского института, с которым, как выяснилось, он встречался во время поездки в Киев для чтения лекций по истории древнего Китая. Во время беседы по сути вопроса было сказано очень мало. Он выслушал мои сентенции и планы, порекомендовал посетить некоторые лекции опять же по истории. Сказал, что по языку ничем помочь не сможет, поэтому лучше этим заниматься в повседневной жизни, а вопросы методики преподавания китайского языка, с которыми я надеялся познакомиться, вообще оставить на второй семестр, когда будет побольше практики разговорного языка. Я признал это логичным, и разговор закончился приглашением в гости, которое было с благодарностью принято. После чего мы, с широчайшими улыбками церемонно раскланиваясь, разошлись, как в море корабли, чтобы потом больше никогда не встречаться. Это устраивало обе стороны: он получал полагающуюся ему оплату за руководство, а я получал почти полную свободу действий.

       Две недели ушло на некоторое обустройство, знакомство и привыкание. Очень отрадно с одной стороны, что нахожусь здесь абсолютно обособленно: никому не нужен, никто не пристает. Выбрал себе два курса и иногда посещаю лекции по истории Китая. Больше для повышения языкового уровня, чем для самой истории, которую знаю лучше, чем этот профессор. Вскоре я приступил к занятиям. Было очень странно, что китайские профессора умудряются рассказывать об истории совершенно не прибегая ни к картам, ни к схемам, ни к прочим учебным материалам. Более того, понимая, что без этого не обойтись, все-таки пытаются мелом рисовать на доске что-то наподобие карты, чтобы указать положение воюющих сторон и направления наступления. Профессор Чэнь лекции читал очень старательно, подробно и упрощенно, объяснив при этом китайским студентам, что ему дано указание сделать так, потому что на занятии присутствуют иностранные слушатели.

Действительно, на этой лекции было более понятно, чем на других, тем более что и тема оказалась достаточно знакомой: «Агрессия западных держав и Японии в 19 веке». Тема опиумных войн очень больная для Китая и очень часто муссируется и в литературе, и особенно в таком важнейшем народном виде искусства, каким является кино. Естественно, китайцы не были бы китайцами, если бы не представили ситуацию так, чтобы выставить себя героями. Рассказ профессора выглядел не серьезной лекцией с глубоким анализом и выводами, а простой передачей событий, на грани сказочно-мифических. Профессор долго рассказывал, как китайцы мужественно защищались, какие хитрые маневры придумывали против захватчиков. Короче, из лекции вообще было непонятно, кто же кого победил, и как это враги, состоявшие из простого экспедиционного корпуса, доставленного на кораблях за тридевять земель, смогли так быстро захватить все порты Китая и войти в Пекин, а «доблестная» же многочисленная китайская армия при этом просто разбежалась, и императорской семье пришлось позорно бежать вглубь Китая. И ни слова о том, в чем же причины развязывания войны и причины поражения, ни слова о поражении дипломатии Цинского правительства. Спасибо и на том, что в адрес русских войск было сказано, что они были более лояльны к китайскому населению и не творили жестокостей. Это был реверанс в мою сторону, потому что во всех кинофильмах, пытающихся представить события той поры, русские матросы в немыслимо дурацкой форме точно так же поддевают штыками младенцев, как и захватившие Пекин английские солдаты, но это уже тема другого разговора о китайском кинематографе. Хотя русские войска, входившие в Пекин уже на последнем этапе первой опиумной войны, когда уже не было сопротивления, были довольно быстро выведены оттуда. И лишь в период второй опиумной войны после печальных, если не сказать трагических событий восстания ихэтуаней, когда восставшие беспощадно уничтожали не только всех без исключения иностранцев, но и тех китайцев, кто принял христианскую веру, большая тяжесть ведения войны легла именно на русскую армию, находившуюся все же ближе к Китаю.

Во дворе Шаоюаня

Днем я сделал еще одну попытку восстановить справедливость и получить отдельную комнату, но все было тщетно. Мне на пальцах популярно показали, что на мужских этажах свободных мест нет, есть только на женских, а туда меня поместить не имеют права. Все мои доводы на несостоятельность их опасений за девственность и безопасность женской половины этого общежития для них не имели никакого значения. Конечно, их объяснение выглядело смешным, потому что между этажами не было никаких разделений и вахтеров, да и, как потом выяснилось, там жили и некоторые семейные пары. Но в чужой монастырь, как известно, со своим уставом не ходят, поэтому пришлось подчиниться.

Самочувствие мое было отвратительным: почему-то качало из стороны в сторону, голова кружилась даже тогда, когда я пытался лежать. Сказывалось напряжение и усталость последних дней, да и к разнице во времени в шесть часов еще не привык. Это состояние продолжалось несколько дней.

Еще раз оценил, насколько осмотрительно я поступил перед поездкой, предварительно поговорив со своим коллегой, годом раньше побывавшим здесь, поскольку это стало своего рода соломкой, которую я постелил перед первыми впечатлениями от приема в Пекинском университете. Так как многие вопросы я уже знал раньше, а уж страсти-мордасти, которые живописал мой коллега, вообще сделали мои первые впечатления не такими жесткими – я был готов к худшему. Оставалось только тихо радоваться жизни, ведь горячая вода в душе два раза в день по утрам и вечерам в нашем общежитии для иностранцев (в студенческих общежитиях и во всех жилых домах горячей воды нет вообще) и кипяток из общего титана для чая. Что еще нужно для холостяцкой жизни?

Оказалось, что что-то еще нужно. На следующий день, превозмогая легкое недомогание, выбрался погулять по территории университета. Вокруг были в основном старые здания, но оригинальной китайской архитектуры. При этом тяжелый характер строений из сизо-серого кирпича скрашивался по-китайски изогнутыми крышами, покрытыми черепицей, и разрисованные стилизованными орнаментами фронтоны под самой крышей. Бросилось в глаза обилие спортивных площадок и теннисных кортов, и большое количество играющих на них, естественно, за плату.

При университете есть большой красивый парк с большим озером. Красивы и пруды в разных местах территории университета, даже в октябре еще заросшие большушими листами лотосов. В центре университета разместилась большая библиотека. Как потом выяснилось, одна из крупнейших библиотек в Китае. Затем дошел до почты, где получил еще один урок экономики: купил на почте несколько конвертов и марок, а потом тут же у дверей почты увидел, что можно было купить такие же точно конверты и марки на лотке, но уже дешевле (в тот момент катастрофического безденежья это было важно). Хорошо, что в пути поменял немного денег, но 50 юаней сразу же ушли в залог за ключ. Университетский магазин особого впечатления не произвел. Пытаясь возместить отсутствие хлеба, купил буханку белого хлеба, которая у нас когда-то называлась французской булкой, так как другого здесь не бывает, но когда взял ее в руку, то вся буханка оказалась такой воздушной, что уместилась у меня в кулаке.

Зашел в книжный магазин. Там было очень много интересного, были даже весьма полезные книги, ведь всю жизнь я мечтал о возможности найти необходимые материалы на китайском языке, но цены выглядели высокими, если судить по моим капиталам. Другим и более сдерживающим фактором являлся вес багажа для обратной поездки: ведь и при посадке в самолет и даже при посадке в поезд вес багажа ограничен, а книги так тяжелы. И все же я не выдержал и купил словарь и два учебника, понравившихся мне. Прости, Господи, мою слабость!

Во время ужина познакомился со столовой Шаоюаня, которая находилась в нашем корпусе и была предназначена для иностранцев. Вид у столовой самообслуживания был достаточно приличный. Самое главное, там было довольно чисто по сравнению с другими местами общественного и частного питания. Выбор блюд специфический, но поужинал неплохо, всего за 4 юаня, хотя это все же дороже, чем в студенческой столовой для китайских студентов.

С этого времени каждое утро я заряжал двухлитровый термос и по совету китайцев пил зеленый несладкий чай. Первое время было очень непривычно, но постепенно начал понимать прелесть утоления жажды таким образом. Для всех китайцев это просто священная традиция: куда бы ты ни пришел, все начинается со стакана чая или даже просто кипятка; студенты и преподаватели ходят на занятия с маленькой баночкой воды или зеленого чая; у всех рабочих и служащих на рабочем месте тоже стоит баночка с чаем, куда в течение дня только лишь доливают горячий кипяток.

На следующее утро при костюме и галстуке, пытаясь всем своим видом показать, что уже вышел из студенческого возраста, я отправился в отдел по работе с иностранцами для регистрации. Однако мои робкие попытки говорить о предоставлении отдельной комнаты, положенной мне по статусу, так и остались гласом вопиющего в пустыне. У меня забрали приглашение на стажировку, 9 штук фотографий (опять спасибо коллеге, заранее предупредившему меня о необходимости запастись внушительным количеством фотографий для всех и всяческих ведомств), выдали новую анкету, выделили 100 юаней подъемных и 410 юаней стипендии за месяц, так что я резко разбогател, хотя радоваться было рановато. Мне тут же рекомендовали самостоятельно с 200 юанями поехать утром для медосмотра, пообещав потом возместить затраты. Я так и не понял, за что же я боролся, так старательно избегая медицинского осмотра в платной поликлинике своего города.

На улицах Пекина в начале 90-х годов

На такси денег у меня не было, поэтому пришлось самостоятельно добираться на автобусах. Но через некоторое время от обилия народа на улицах стало рябить в глазах, от шума, криков, гудков автомобилей, звонков бесконечной вереницы велосипедистов звенеть в ушах, от грязного, пыльного воздуха першить в горле. Удивительно, но на медицинской комиссии меня признали вполне дееспособным, хотя назад я вернулся еле живым.

Глава 4. Пекин нас встречает прохладой

                                                                         Система коридорная –

                                                                                На всех одна уборная,

                                                                                    Два раза в день горячая вода.

                                                                                Вот это да!

                                                                                    Со всех шести сторон –

                                                                                Бетон!

                                                                                    Хотел прилечь я на кровать, баран, – 

                                                                                Топчан!

                                                                                    И под решеткою окно –

                                                                                Такое вот кино!…

К Пекину мы подъезжали ранним утром, поэтому едва-едва успели подняться и немного привести себя в порядок. Но на пекинских улицах и во дворах, мимо которых мы проезжали, жизнь уже кипела вовсю: кто-то ехал на велосипеде на работу; торговцы на велосипедных грузорикшах везли к рынку огромные возы разных овощей и фруктов; хозяева ресторанчиков распахивали двери своих заведений, топили печи, мыли мясо и чистили овощи, собираясь готовить пищу; во всех дворах было много людей почтенного возраста, которые, приткнувшись к любому дереву или оккупировав любую крошечную площадочку двора или скверика, степенно занимались утренней зарядкой.

На станции нас встретила такая же безлюдная платформа, как и на протяжении всего пути по Китаю, но здесь она вызвала у меня более тревожное чувство: я лишался покровительства своих китаянок и русских проводников. Более того, должен был отправиться в полную неизвестность. Утренняя прохлада еще больше усиливала это чувство, вызывая неприятную дрожь.

Мы прибыли в Пекин

Моих попутчиц пришли встретить их пекинские родственники, и они тут же отправили одного мужчину проводить меня до маршрутного такси, что было очень кстати, потому что мне самому пришлось бы потратить на эти поиски значительно больше времени, а главное, сил, и меня наверняка бы водитель обманул. Но в сопровождении китайца стоимость моего билета до университета выросла всего на один юань, а если учесть, что я был с вещами, то это вообще выглядело сущим пустяком.

В том состоянии почти анабиоза, в котором я находился от длительного пути и раннего подъема, да еще в окошко маленького маршрутного такси рассмотривать город было очень сложно, поэтому я этого и не старался делать, понимая, что все равно ничего не запомню и не пойму.

Маршрутка, тесный, низкий раздолбанный микроавтобус с рядом двойных кресел с одной стороны и одинарных с другой, человек на 10-15, подвезла меня к главным Западным воротам университета. Там, как на многих других территориях в Китае, есть еще и Восточные и Южные ворота. Это была широкая, но невысокая арка в традиционном китайском стиле с тремя проходами: боковые стойки и верхнее перекрытие с крышей были разрисованы узорами, внутренние деревянные столбы были выкрашены в красный цвет. У ворот с двух сторон на мощных приземистых постаментах стояли каменные изображения фантастических животных весьма отдаленно напоминавших львов, но по традиции это были именно львы, как символ могущества и императорской власти. По львам можно было понять, что именно этот университет считает себя «императорским», то есть главным государственным университетом страны. Позже мои предположения подтвердились, поскольку ни у одного из других университетов Пекина таких львов нет. Этот университет был первым в Китае, и основал его, как оказалось, иностранец. Правда, об этом китайцы как-то умалчивают.

Здесь пришлось немного задержаться для объяснения с охраниками в форме, которых я тогда по неведению принял за полицейских. А им надо было показать свою полезность, поэтому они принялись старательно разглядывать мои документы, что, как я потом понял, в их компетенцию вообще не входило. Такие, казалось бы, бесполезные охранники стоят возле ворот каждого государственного учреждения, университета, компании, даже отдельных желых комплексов и патрулируют территорию охраняемого объекта вечером и ночью. Это в основном молодые парни, не попавшие, к их великому сожалению, на действительную воинскую службу, но с большим удовольствием несущие службу во внутриведомственной охране, которая сильно отличается от нашей не только возрастом, но и тем, что эти ребята живут на полном содержании ведомства в казарме и фактически постоянно несут службу со всеми вытекающими последствиями, занимаясь и строевой, и физической, и военной подготовкой, поддерживая связь с соседним полицейским управлением. Хотя реально в большинстве своем вся их служба заключается лишь в том, чтобы, стоя вытянувшись у ворот, следить за тем, чтобы все едущие на велосипедах перед воротами слезали с него и проходили через ворота, ведя велосипеды в руках. Как ни странно, на водителей мотоциклов, а тем более автомобилей это правило не распространяется, хотя они едут на четырех колесах, а бедные велосипедисты только на двух. Но может быть как раз поэтому принципу и получается – бедные и должны выполнять дурацкие правила, установленные еще при царе Горохе, на богатых же, а тем более на чиновников, едущих в машинах, эти правила не распространяются. Такие воины внутриведомственной охраны наряду с полицейскими вполне могут считаться живым символом не только Пекина, но и всего Китая.

     Наконец, я попал в Шаоюань («Двор в виде ложки») – место специального проживания иностранных студентов и преподавателей в Пекинском университете, знакомое многим поколениям китаистов, получавшим знания в Пекине. Там я добрался до какого-то клерка, маленького молодого человека с ужасным произношением, который объяснил мне, что прибыл я очень поздно, отдельных комнат, положенных стажерам моего уровня, в общежитии уже не осталось, а поэтому мне предлагается то, что осталось на выбор: комната на двоих с русским студентом или с африканским. Расизмом я не страдал, нельзя сказать, что и патриотизм победил, просто, пребывая в течение нескольких дней в китайской экзотике, я был явно не готов к новой, поэтому уже через несколько минут мы стучали в дверь комнаты на первом этаже.

      Дверь долго не открывали, а потом показалась заспанное лицо русского парня с пышной шевелюрой – не стригся явно больше двух месяцев. Выяснилось, что меня тут не ждали, и в комнате он не один: на кровати, судя по всему, предназначавшейся мне, по-семейному расположились еще один парень и девушка, поэтому мне пришлось выйти, чтобы дать им возможность привести себя в порядок. Так я познакомился со студентами, приехавшими из Дальневосточного университета Владивостока. Как оказалось, друзья моего соседа приехали еще вчера из Института языков, хорошо погуляли и решили заночевать. Живописный беспорядок в комнате, некоторое количество пустых бутылок и общее безобразие ярко подтверждали правильность их слов, и повергли в полное расстройство мое и без того удрученное состояние. Я уже начинал жалеть, что побоялся африканской экзотики – российская экзотика явно превосходила всякую другую.

Немного придя в себя, я стал осматриваться. Обстановка в комнате была, можно сказать, нормальная. Две кровати, больше похожие на нары, во всяком случае настил деревянный без всяких там буржуазных сеток, ватный матрас тоже жесткий, ватное одеяло, малюсенькая подушечка, длинная, но неширокая, набита, как я понял, какой-то рисовой шелухой, во всяком случае жесткая, но наволочка есть. Под кроватью небольшой эмалированный тазик, в назначении которого я поначалу ошибся, приняв его за ночную вазу. Только потом узнал, что это в Китае один из очень важных элементов обихода в разного рода общежитиях и не только в них, поскольку имеет весьма широкое применение: в нем не только стирают, но и умываются по утрам, моют ноги и подмываются по вечерам. Справа и слева два небольших столика для занятий с настольными лампами, два стула времен покорения Крыма, примерно того же возраста и две этажерки для книг, два встроенных шкафа для одежды и два великолепных китайских термоса литра на два.

Бетонный пол, бетонные стены и потолок, металлическая решетка за окном, окно с тоненькими рамами со сквозными щелями наружу и разбитая фанерная дверь (почти с глазком). Все это больше смахивало на камеру. Кстати, как выяснилось позже, я был недалек от истины в своих предположениях, потому что как раз напротив моей комнаты была комната вахтера-охранника, а чуть дальше по коридору и целая казарма для этих парней из внутриведомственной охраны. Но во всем этом я разобрался уже позже.

Глава 3. Вдоль сопок Маньчжурии.

      Затем началась Маньчжурия. Но знаменитых гор Большого или даже Малого Хингана, о которых нам говорили в институте на занятиях по страноведению, или хотя бы сопок, воспетых в песнях, там, где мы проезжали, было незаметно, видимо, наши предки для строительства этой железной дороги, которая раньше называлась КВЖД, специально выбирали участки с равнинным рельефом. Горы, похоже, располагаются где-то южнее. Вдоль дороги все те же степи, болота, но иногда около деревень уже встречались и поля. Поля разбиты на участки, но межей не видно. В это время года крестьяне убирали кукурузу, но кое-кто уже и пахал на лошадках или на ослах, иногда были видны и маленькие тракторочки индивидуального пользования. Больших тракторов и комбайнов уже и не видно – пресловутых маоцзэдуновских «коммун» больше нет. «Как они умудряются не задевать соседних участков и не враждовать по этому поводу?» – подумал я, глядя на очень ровные участки, между которыми не было таких характерных для наших полей межей, хотя поля явно принадлежали разным хозяевам.

Дома в деревнях больше глинобитные, как в Средней Азии, но иногда попадаются и кирпичные. С кирпичом в Китае нет проблем, но для простых крестьян все же дорого. Планировка усадьбы довольно своеобразна: дома лепятся друг к другу, но выход из дома имеют, как правило, в свой, хоть и очень маленький дворик, окруженный со всех сторон глухими глиняными или кирпичными стенами, по принципу «Мой дом – моя крепость». Туда же, во двор, выходит и единственное во всем доме окно или два по сторонам двери. Другие стены дома, выходящие наружу, такие же глухие. Все дома покрыты черепицей. У старых домов крыши еще имеют характерный немного изогнутый вид, а у новых крыши уже прямые. Во дворе в лучшем случае только одно-два дерева, но никаких других растений незаметно. Хозяйственные постройки у деревенских хозяев чуть в стороне, могут быть даже вне дворика.

Одна из таких хозяйственных построек неожиданно привлекла мое внимание, потому что недалеко от железнодорожного полотна, по которому шел наш поезд, была очередная деревенька. Перед домом было сооружено что-то похожее на небольшой свинарник с низкими стеночками и выходом, но без крыши, поэтому прямо за этой стеночкой стояла женщина, и можно было бы подумать, что она просто занимается хозяйственными делами, если бы она вдруг не произвела некоторых действий руками, расстегивая ремень на брюках, стеночка сооружения была ей как раз по пояс, поэтому заметить ее действия было нетрудно, затем резко присела, и над стеночкой осталась видна только ее голова, вращающаяся почти на 360 градусов и настороженно оглядывающая подступы к ее укрытию.

В городах, которые мы проезжали, стояли такие же блочные дома, как и у нас. Наши, правда, все же не всегда выглядят такими серыми и грязными, какие я увидел здесь. Чаще всего в городах эти дома объединены в общие блоки по нескольку домов, окруженные глухой кирпичной стеной или реже металлической оградой-решеткой, ограничивающими определенную территорию только этого двора. Вход через ворота на территорию такого двора-квартала иногда охраняют наемные охранники. Но кроме этого во время торжеств и бед народных существуют еще и добровольные дружинники из пенсионеров с красными повязками, которые по своей подозрительности, особенно по отношению к иностранцам, легко отличающихся от китайцев по внешнему виду, будут посерьезнее любых охранников.

В городах очень много самостроя по типу «шанхайчиков»: строения, которые вполне можно назвать шалашами, лепятся к любой стене в любом месте, но все-таки имеют, хоть и маленький, в два-три квадратных метра, но дворик, окруженный хоть и плохонькой, но стеночкой. Такие самостроенные фанцзы чем-то очень напоминают известный нам по детским книгам «домик кума Тыквы» из «Приключений Чипполино», с таким же упорством и трудом воздвигаемый только для того, чтобы спрятаться под крышу, и такой же социально незащищенный, поскольку возводится без всяких прав, а потому может быть снесен в любое время по приказу любого «сеньора Помидора», а надуваться таковыми, как я понял позже, здесь умеют.

Фактически китайским домом является вся эта огороженная территория, потому что большая часть времени, как я понял, у жителей проходит, если не на работе вне дома, то именно на улице во дворике, который становится своеобразной гостиной. Внутри дома только спят и иногда едят в плохую погоду. А вот во дворике отдыхают, общаются и занимаются различными хозяйственными делами: моют и готовят овощи, готовят обед, стирают, чинят вещи, даже моют голову. Так, довольно молодая девушка или женщина вынесла прямо на улицу табурет, поставила на него небольшой тазик, налила из термоса горячей воды, взяла шампунь, слегка оголила шею, наклонилась и принялась спокойно мыть голову, нисколько не обращая внимания на проходящих мимо людей и проезжающие машины. В другом городе аналогичное купание в тазике было осуществлено с малышом лет пяти-шести. Действительно, что естественно, то не позорно.

  Гигиенические процедуры прямо на улице никого не смущают

Вечером, как только становится похолоднее, начинают топить печи, но не углем, а углеконцентратами. Это специально изготовленные из каких-то углеотходов цилиндрики диаметром 10 см со сквозными отверстиями для огня. Эти цилиндрики специальным крючком укладывают в топку такого же диаметра, а после прогорания вытаскивают тот же цилиндрик, только уже шлаковый. В это время над поселком или над городом поднимается сизоватый дымок, запах которого ощущается даже в закрытом вагоне поезда. Копоть исходила также и от паровозов, встреча с которыми состоялась сразу же на первых китайских станциях, как встреча с детством и юностью. Когда-то наша семья жила в своем доме с печным отоплением недалеко от железнодорожной станции, поэтому запахи дыма от топящихся печек, запахи железной дороги от паровозной копоти, гудки паровозов и металлические голоса станционных диспетчеров по селектору были знакомы мне с детства.

Но наш международный поезд на протяжении всего пути тянул все-таки тепловоз. Проехали город Дацин с его нефтедобывающими качающимися «гусями» справа и слева от железнодорожного полотна.

На станционных платформах по-прежнему было абсолютно пусто: если бы не вытягивающиеся в приветствии при прохождении поезда через станции железнодорожники и полицейские, то казалось бы, что они совершенно безжизненны. Сначала я подумал, что такая честь оказывается только международному поезду, но в дальнейшем убедился, что так вообще принято в Китае на железной дороге, где сохраняются военные порядки, более жесткие, чем в других государственных организациях. Пассажиры, готовящиеся к посадке, обычно толпятся за решетками вокзалов вне железнодорожных платформ, а затем минут за десять до отправления поезда их начинают пропускать через контрольные турникеты, проверяя при этом проездные билеты. Все, естественно, торопятся, толкаются, бегут, боясь опоздать и торопясь захватить места в общих вагонах. Для выхода на платформу без проездного билета, например, чтобы проводить или встретить кого-то, необходимо покупать перронный билет, чего китайцы обычно не делают, поэтому прощаются с отъезжающими здесь же у турникетов.

Во время остановки в Харбине, где выходил наш молодой попутчик, мы вышли его проводить и немного прогулялись по платформе. В одном из подземных переходов показался мужчина, желающий выйти на платформу, где стоял наш поезд, но его попытка была тут же пресечена подбежавшим полицейским. Наш сосед так и не дождался тех, кто должен был его встречать. Не знаю, что было у него на душе, но мне было немного обидно за него. Потом только я узнал, что все встречающие обычно тоже стоят за решеткой у выхода с вокзала у турникетов, только выходных, где у выходящих пассажиров опять проверяют их проездные билеты.

Поезд повернул на юг, и пейзаж за окном понемногу стал меняться: стало больше поселков и деревень, больше обработанных полей с гаоляном и кукурузой, поделенных на длинные ленты, и кажется, сам бог не поймет, где и как нужно косить, чтобы не задеть соседский урожай. Чуть южнее стали попадаться и рисовые поля. Вблизи городов вообще был занят почти каждый участочек земли, даже вдоль железной дороги. На этих участочках в основном сажают овощи.

Вскоре у деревень я стал различать отдельные могилы и целые кладбища, которые представляли собой бесхозные и неухоженные участки земли. Могилы в виде небольших курганчиков земли, не выше метра, располагаются обычно в беспорядке. Никаких сооружений религиозно-культового плана, типа наших церквей, рядом заметно не было. На некоторых могилах есть небольшие, чуть меньше, чем на наших кладбищах, каменные или бетонные стеллы полуметровой или метровой высоты. На свежих могилах лежат венки и цветы. Но еще очень часто, несмотря на официальный запрет хоронить на полях, могилы по традиции располагаются прямо у поля или даже на самом поле, занимая частицу такой дорогой посевной площади.

И хотя в тот день был праздник, праздничного настроения в нашем понимании у жителей городов и тем более деревень было совершенно незаметно. Сразу вспомнил торжественно-оживленную обстановку в наших городах и деревнях, которые были в праздничные дни 7 ноября или 1 мая. Я попытался было разобраться в лозунгах и многочисленных вывесках, считая их праздничными транспарантами, стараясь найти там хотя бы знакомые слова, но тщетно. Получалось, что это просто какой-то набор иероглифов. Проанализировать такие вывески не представлялось возможным, потому что они пролетали мимо со скоростью поезда. Позже я понял, что это всего лишь разновидность рекламы различных компаний, большей частью вообще с транскрипцией иностранных названий, которая висит постоянно и к празднику не имеет никакого отношения.

       Через какое-то время мы проехали город Чанчунь. Было заметно, что это тоже крупный промышленный центр. Мои соседи рассказали мне, что центральный проспект этого города по-прежнему носит имя Сталина, а на площади Победы есть памятник советским воинам, которые погибли при освобождении Северо-востока Китая, то есть этой самой Маньчжурии, от японских захватчиков. Позднее, когда мне приходилось бывать здесь, я заметил, что доброе отношение к Советскому Союзу, к России у простых жителей этих северо- восточных провинций Китая сохранилось в большинстве своем лучше, чем у жителей других районов страны. При общем падении интереса к русскому языку в стране в этих провинциях изучение русского языка сохранилось во многих школах и университетах. Люди любят не только слушать, но и петь русские песни, знают советские кинофильмы. Многие стараются отправить своих детей учиться именно в Россию, надеясь, видимо, на большую возможность общения именно с Россией. Здесь вышла одна из девушек, ехавшая в нашем вагоне. Она пробыла в России больше года и была очень взволнована предстоящей встречей с родными. На платформе ее встретил старший брат, который не только не поцеловал, но даже не обнял сестру, а просто назвал ее по имени вместо приветствия и взял у нее из рук одну из тяжелых сумок. По нашим понятиям встреча более чем холодная, а в Китае так принято.

       Шеньян – центр провинции Ляонин и фактически промышленный центр всей Манчжурии мы проехали ночью. А после Тяньцзиня нас уже стали будить проводники – нужно было готовиться к выходу. Через час мы должны были прибыть в Пекин.

Глава 2. Российско-китайская граница.

К Улан-Удэ мы подъезжали по широкой долине замечательной красоты, которую ей придавала протекающая посередине река Селенга с живописными берегами. Ее вода, казалось, вообще не движется, а как будто величаво стоит на месте. Кое-где она разветвлялась на рукава, а где-то собиралась в единый поток и уже становилось видно, что ее медлительность и величавость только кажущаяся – река стремительно мчится вперед.

Город из окна вагона выглядел небольшим и совсем невзрачным. Уже через несколько минут промелькнули привокзальные постройки, и поезд остановился у вокзала. На небольшой станции было столпотворение языков и народов: монголы, буряты, русские, китайцы и даже американцы из нашего же поезда, которые вышли фотографироваться на фоне экзотики и фотографировали бегающих по перрону грязных цыганят из Средней Азии. Взрослые цыгане толпились тут же у стены вокзала. Барон их табора в живописном азиатском халате, распахнутом на огромном животе и в тюбетейке прохаживался неподалеку, внимательно наблюдая за происходящим. Но, надо отдать им должное, никто из цыган не приставал к пассажирам, а их дети не клянчили у иностранцев деньги. Трудно объяснимая ситуация в современной России: то ли это не совсем цыгане, то ли московская «цивилизация» до них еще не дошла.

Петровский завод – место ссылки декабристов – из окна вагона современного экспресса в конце ХХ века оказался совсем даже и не страшным, хотя и далековато, но зато природа здесь все же уникальная, во всяком случае в это время года. Вообще мне показалось странным, что снег и холод остались в Европе, а в Сибири, от одного названия которой уже пробивает жуткий озноб, на протяжении всего пути светит солнце, погода чудная, довольно тепло. Меня заинтересовало, неужели здесь нет никаких упоминаний о сосланных сюда декабристах, поэтому я вышел из вагона посмотреть. Нет, все в порядке, у небольшого вокзала установлена слегка заросшая от времени, заброшенная каменная плита с портретами и именами нескольких из них. Интересно, а где же остальные?

После Читы, которую проскочили ночью и которая не оставила никаких впечатлений, начались голые сопки и степи. Вот здесь места действительно унылые. Поезд медленно полз в сторону границы. От Улан-Удэ в нашем купе уже ехал молодой китаец из Харбина, который, по его словам, имеет в Улан-Удэ какое-то дело.

Когда проводник раздал таможенные декларации, все засуетились, и мне пришлось активно помогать китайцам ее заполнять, хотя и сам-то видел декларацию живьем впервые в жизни, но ведь ни русским, ни английским языком большая часть пассажиров нашего вагона, естественно, не владела. Закончив с делами, китайцы притихли и насторожились: не то везут что-то недозволенное, не то просто традиционно боятся всякого контакта с представителями власти. Действительно, кто их знает, с какой ноги сегодня встал пограничник или таможенник, который придет для контроля. Один из русских постарше, товарищи его звали Михалыч, узнав, что своей валюты у меня совершенно нет, попросил задекларировать и провезти часть его долларов, потому что в то время можно было провезти не более 500 долларов. Не увидев в этом ничего плохого, я согласился взять его 400 долларов. Еще одна китаянка попросила меня провезти пару блоков сигарет.

Как только поезд остановился в Забайкальске, в каждый вагон вошли пограничники и собрали паспорта. Затем сразу же прошли таможенники, которые сделали отметки в таможенных декларациях. Надо признать, меня немного удивила простота этой процедуры, поскольку сейчас даже на украинской таможне контроль гораздо строже. Видимо, здесь хорошо знают, что вывезти из нашего государства уже нечего. После этого проводники попросили всех выйти из вагона на несколько часов: предстояла замена колес, поскольку в большинстве стран мира ширина железнодорожной колеи уже, чем в России.

Мне нужно было позвонить домой, чтобы узнать, как обстоят дела с получением кредита на эту поездку, который мне выделил фонд Сороса. Ведь этой командировке предшествовала довольно странная история. После многих лет работы с китайским языком у меня впервые появилась реальная возможность съездить в Китай, где уже до этого успели побывать некоторые из моих коллег. Когда декан факультета, наконец, решил, что сможет один год обойтись без меня, я стал оформлять документы.

Сначала пришлось заполнить прибывшие из Китая заявление и анкету, затем предстояло пройти медицинскую комиссию в особо определенной для этой миссии, а потому особо коррумпированной платной поликлинике. Будучи военным от младых ногтей, я хорошо знал, что «нормальные герои всегда идут в обход», поэтому не стал испытывать судьбу в этой платной поликлинике, а спокойно получил необходимые для анкеты штампики в своей районной поликлинике, ведь для китайцев это совершенно не имеет значения. Затем сдал анализы на СПИД, хотя результаты этих анализов, как потом выяснилось, действительны всего несколько дней. Завершением, как мне наивно тогда казалось, стало оформление загранпаспорта. Когда все формальные вопросы были закончены, и предстояло лишь решить у ректора университета вопрос финансирования, то есть выделения всего 300 долларов для покупки отнюдь не авиабилета, который в то время был намного дороже железнодорожного, а билетов для шестидневного путешествия в поезде туда и такого же долгого обратно, ректор согласился подписать приказ о моей командировке, но заявил, что средств на покупку билетов у университета нет.

Трехсот долларов на билеты, несмотря на то, что я проработал в системе образования уже двадцать лет, у меня тоже не было – по тем временам такие деньги, тем более в зарубежной валюте, были явлением весьма редким, челночный бизнес только-только разворачивался, а частное предпринимательство находилось еще в более зачаточном состоянии. Что же касается таких профессий, как преподаватели, то такое исключалось в принципе. Положение создавалось безвыходное, и я уже было решил отказаться от этой поездки, перестал готовиться и поехал в Крым, чтобы отвезти дочку в Евпаторию, где находился детский санаторий на берегу Черного моря. В пути разговорились с попутчицей, которая уже имела опыт поездок в Китай за товаром. Узнав о том, что я знаю китайский язык и имею возможность выехать в Китай, но не имею средств на билет и поэтому отказываюсь, она сильно удивилась:

- Ни в коем случае не отказывайтесь! «Челноки» платят огромные деньги за то, чтобы сделать паспорт, чтобы получить визу, не зная языка, едут куда глаза глядят, платят за дорогу, за гостиницу, а вам все документы сделали, язык знаете, проживание и питание обеспечивают, осталось только на дорогу денег найти. Да разве ж это проблема? Займите, потом вернете сторицей.

Ее слова крепко запали мне в душу, ведь эта поездка, по сути, была мечтой всей моей жизни после учебы в институте. И дай Бог здоровья этой женщине, ставшей своеобразным ангелом, специально посланным мне Богом. Вернувшись в Киев, я опять пошел в институт, забрал загранпаспорт и дал согласие на поездку. Вэто время мне посоветовали обратиться в какой-то таинственный Фонд Сороса, якобы, оказывающий поддержку развитию науки в странах бывшего Советского Союза.

Шустро-развеселые молодые люди, пригревшиеся в помещении, снятом специально для офиса этого фонда, по неизвестной причине сначала было приняли меня в штыки:

– Денег нет! – услышал я, как только заикнулся о командировке.

Но один из них все-таки поинтересовался, сколько же мне надо. Услышав о сумме, которую я назвал, они дружно откровенно рассмеялись:

– Такую сумму мы Вам, конечно же, найдем.

Вполне вероятно, что моя просьба показалась им своеобразной формой атавизма, поскольку другие просили у них суммы на порядок или два выше. После этого они попросили меня заполнить анкету и принести гарантийные письма, подтверждающие мои искренние намерения в соответствующей поездке. Но поскольку в тот месяц деньги ими были уже растранжирены, то мне предложили подождать до следующего месяца, клятвенно заверив меня, что моя просьба будет удовлетворена. Ждать получения денег я не мог, поскольку время командировки уже было просрочено почти на месяц, и пришлось деньги на билеты пока взять взаймы. Вот почему мне хотелось еще до пересечения границы убедиться, что деньги все-таки получены и мой долг возвращен хозяевам.

На грязной, безлюдной, захолустной станции Забайкальск было какое-то сонное царство, не видно было никакой власти: все было закрыто, нигде ничего не работало, изредка с совершенно безразличным видом проходили пограничники. На мой вопрос кто-то посоветовал сходить на городскую почту, где, возможно, мог быть междугородний телефон. Хоть и было страшновато, поскольку я не представлял себе, сколько времени потребуется на замену колес, – никто об этом не сказал – я все-таки отправился на поиски. Мои опасения оказались напрасными: весь городок можно было пройти вдоль и поперек за полчаса. Но, как можно было и предположить, на почте телефона не оказалось, надо было искать телеграф, а линия единственного телефона на телеграфе была занята. Все как положено!

Пришлось вернуться на вокзал, где выяснилось, что мои поиски вообще были напрасными, потому что тетя Соня, работавшая в почтовом киоске и бывшая едва ли не единственной живой душой на этой богом и властью позабытой станции, по совместительству занималась и заказами на телефонные переговоры. И хотя заказов у нее было довольно много, а телефонная будка всего одна, я уговорил добрую тетю Соню помочь мне связаться с домом.

В 13.30 по московскому или 19.30 по местному времени состав тихо и медленно подкрался к станции, хотя никаких объявлений по радио не было. Я подошел к уже открытому вагону и вошел в свое купе. Но оказалось, что я уже не первый: на верхних полках стоял наш молодой китаец и старательно отворачивал верхний вентиляционный люк в потолке. Увидев меня, он какое-то время испуганно смотрел на меня, а затем широко улыбнулся своей раскосой улыбкой и, ничего не говоря, продолжил свое дело. Открыв люк железнодорожным ключом, он быстро достал из своей сумки несколько фонарей для автомобилей, запихнул их под потолок и также быстро закрепил люк на прежнем месте. Все произошло в какие-то считанные секунды. Другие пассажиры еще даже не успели войти в вагон. Судя по всему, он уже не первый раз проделывал такую работу, поэтому так хорошо рассчитал время. Закончив эту процедуру, он спрыгнул с верхней полки и, по-прежнему мило улыбаясь, сел рядом со мной. Я понимал, что ему уже ничего не оставалось делать, кроме как положиться на мою порядочность. Естественно, и у меня хоть и было дурацкое положение, но заниматься розысками «честных контрабандистов» в духе лермонтовского Печорина на Тамани не было никакого желания. Отношение же к предательству в любой форме было воспитано еще с детства. Мой-то сосед моих мыслей, конечно, прочитать не мог и обреченно ждал своей судьбы: «Выдаст или не выдаст?» Можно было только догадываться, что творилось у него в душе.

Вскоре в купе вернулись наши соседки, потом опять вошли пограничники, и, придравшись к документам русских горе-коммерсантов, стали высаживать их из поезда. А ведь у меня были деньги одного из них, и надо было как-то их вернуть. Все пассажиры чинно сидели в своих купе, боясь шелохнуться, тем более что между нашими купе стоял пограничник. Ребята какое-то время пытались качать права, но на границе, как я понял, это совершенно бесполезное дело, поэтому они все же стали собираться на выход. Что же делать? Я вышел из купе, а мой горемыка из-за спины пограничника стал подавать мне сигналы, мол, отдай деньги, но я не представлял себе, как это сделать так незаметно, чтобы погранцы не заметили. Затем Михалыч подскочил ко мне как бы попрощаться, и я быстро сунул ему его капиталы.

Одна заморочка на этом закончилась, но пограничники начинали проверять вагон. У нашего купе, загородив собою всю дверь, остановился мощный прапорщик, бывший, как мне показалось, немного навеселе, а солдаты, не решившись его побеспокоить, прошли мимо нашего купе. Из вагона вывели еще двоих китайцев, у которых оказались просроченными паспорта, и забрали двух контрабандных щенков в соседнем вагоне. Они, оказывается, очень дороги в Китае и представляют собой одну из статей бизнеса, но перевозке без документов не подлежат.

Наконец, уже в густых сумерках, поезд медленно и как-то обреченно тронулся дальше, и я, по выражению проводника, остался в вагоне, если не во всем поезде, единственным «советским гражданином». Надо признать, было некоторое тревожное чувство при пересечении границы первый раз в жизни, все-таки совсем чужая страна, да и некоторая настороженность, сохранившаяся еще с тех незапамятных времен обоюдоострой вражды, давала себя знать.

Минут через десять-двадцать наш поезд, освещаемый прожекторами, сначала пройдя мимо пограничной вышки на советской стороне, а затем, проехав под аркой с надписью «Китайская Народная Республика», уже подходил к ярко освещенной станции Маньчжурия. Я, как будто специально, 1 октября 1993 года въезжал в Китай сразу в два праздника: Праздник середины осени и День провозглашения КНР. Надо ж было так подгадать! К счастью, к несчастью ли?...

Вдоль всей платформы, вытянувшись в струнку и держа руку у головного убора в знак приветствия, стояли железнодорожники, пограничники и таможенники этой станции, которых поначалу даже различить было довольно трудно, потому что все были в форме и при погонах.

Как только поезд остановился, в каждый вагон сразу же вошли пограничники. Молодая девушка в военной форме с золотыми погонами офицера вошла в купе, поздоровавшись и представившись, с непроницаемым лицом стала собирать паспорта. Я попытался поздравить ее с праздником, но она упорно делала вид, что не слышит: она при исполнении и слушать всяких болтунов не желает. Зато стоящий за ее спиной молодой солдат-пограничник широко улыбнулся. Вслед за ними вошли таможенники и процедура проверки повторилась. Мои соседи стали дружно рассказывать им почти всю мою биографию-легенду, с которой они уже за время дороги успели познакомиться. Таможенник, спросив, какие вещи мои, больше к ним не прикасался, зато стал серьезно знакомиться с содержимым багажа моих соседок, но особенно тщательно стал проверять нашего молодого соседа. Похоже, тот здесь частый гость, и именно поэтому ему уделяли такое пристальное внимание. Но, как и следовало ожидать, ничего незаконного обнаружено не было. После этого нам разрешили выйти на перрон и немного погулять по вокзалу.

Китайцы дружною толпой моментально ринулись к выходу. Мне торопиться было некуда, денег было в обрез, да и страшновато было гулять по чужой территории, поэтому я собрался было пересидеть в вагоне, но Гань Дэмин настойчиво приглашала меня к выходу, поэтому по чисто вылизанной платформе мы отправились на вокзал.

Не знаю, какой шок испытывают наши люди, когда впервые приезжают в Европу, в какую-либо капстрану, но я был серьезно потрясен, попав даже в «социалистический» Китай, хотя уже был немного наслышан об этом. Понимаю, что это не вся страна, а только видимость, показуха, но для тех американцев, немцев и голландцев, которые ехали в нашем поезде, это был резкий контраст по сравнению с нашими российскими делами, беспорядками и расхлябанностью, которые они видели вдоль всей дороги на каждой станции. Здесь же их взорам предстал магазин с полками, ломящимися от чистых, аккуратно упакованных, разложенных, в прямом смысле, по полочкам, товаров. Приветливые молодые продавщицы, смотрящие тебе в рот и готовые услужить всем и сразу, независимо от количества наседавших пассажиров.

ВСЕСЛУЖБЫ （！）

Полюбовавшись на разные диковины на полках и наметив, что можно будет купить на обратном пути, я возвратился в вагон. Все мои попутчики, словно обрадовавшись возвращению на родину, значительно оживились, и, возможно, соскучившись по китайской пище, на вокзале активно закупали разные продукты: несли свою лапшу, соки, много пива и даже китайскую водку. Уже перед купе меня встретили соседи из другого купе и, поздравив с праздником, предложили рюмку китайской водки. Мои соседки, закупившие по случаю праздника Середины Осени пряники «юэбин», тоже стали меня ими угощать.

Но больше всех удивила та молодая китаянка, которой я помог «контрабандно» провести два блока сигарет, провоз которых тоже ограничен. Она прибежала в наше купе с «суньхуадань» - яйца по-маньчжурски – и предложила мне откушать, заявив при этом, что это очень вкусно. До этого мне как китаисту приходилось слышать о съедобности этих яиц, но никогда не приходилось их видеть, а так как все в России считают, что это тухлые яйца, поэтому, естественно, я не мог разделить ее восторга. Моя нерешительность ее нисколько не смутила, она быстро стала очищать сразу несколько яиц и настойчиво продолжила свои предложения отведать столь необычный деликатес. Я с некоторым ужасом взглянул на одно из них, и мне стало совсем плохо, когда я увидел, что вместо белка там абсолютно черная желеобразная масса, а вместо желтка что-то зеленовато-белесое. Но женщины настолько искренне недоумевали, почему я не разделяю их восторга, и так искренне расхваливали и яйца и меня, что мне пришлось забыть о том, что профессиональная болезнь дипломатов – это болезнь желудка, и решиться на героический поступок. Решив, что двум смертям не бывать, и... где наша ни пропадала, мысленно перекрестившись и тяжело вздохнув, я взял в рот эту страсть… Каково же было мое удивление, когда я почувствовал, довольно приятный вяжущий привкус и немного своеобразный запах, но отнюдь не запах тухлого яйца. С их легкой руки такие яйца стали в Китае моим излюбленным деликатесом.

Через некоторое время прибежал наш молодой сосед с целым ящиком пива и тут же принялся меня угощать, стараясь таким образом отблагодарить за невольно оказанное содействие в контрабанде. При этом он с воодушевлением рассказывал всю эту историю ничего не знавшим и не подозревавшим соседкам, которые после этого прониклись ко мне еще большим доверием.

Так закончился этот очень хлопотный и поэтому очень длинный день. Мы перевели стрелки часов на пекинское время, потому что в Китае не учитывают никаких часовых поясов и вся страна с востока до запада живет по Пекинскому времени, и заснули, как убитые. Но все же я успел заметить, что поезд всю ночь шел, не останавливаясь, и так промахнул всю часть пути, относящуюся к Внутренней Монголии. Ничем особенным от наших степей, как я успел заметить, она в принципе не отличалась.

Поезд идет на восток

(Китайские записки, начатые 25 сентября 1993 года)

              Глава 1. Поезд «Москва – Пекин»      

Вот, наконец, и поезд «Москва – Пекин». Поезд идет на восток. Но как долго я шел к этому поезду. Почти на склоне лет моих поезд идет едва ли ни к началу жизни, во всяком случае, к ее юности. Многое предстоит вспомнить, обдумать, что-то подтвердить, в чем-то убедиться, а что-то узнать заново.

Так уж получилось, что даже годом своего рождения я оказался связан с Китаем: умудрился родиться за четыре месяца до образования Китайской Народной Республики. Время моего не всегда сытого детства в 50-е годы проходило под бравурные песни, марши и лозунги, типа «Русский с китайцем – братья навек!». В то время во всех городах моей страны было много желтолицых молодых людей, одетых в одинаковые темные костюмы и черные пальто. Это были китайцы, приехавшие учиться в страну «великого старшего брата», как тогда в Китае называли Советский Союз. В то время шел активный научный и культурный обмен и сотрудничество во всех сферах.

Наша семья жила в небольшом провинциальном городке на северо-западе России. Когда наш отец – простой рабочий, но большой любитель русской народной музыки и песни, в нашем только что построенном доме включал, купленный почти на всю зарплату, небольшой радиоприемник «Рекорд», чтобы послушать последние известия, через некоторое время, матерясь, вынужден был выключать его с таким присловьем: «Растакую мать, опять эти друзья!» Это означало, что после новостей обязательно звучала непонятная, часто заунывная, народная китайская или индийская музыка.

А одной из моих самых первых детских книг, которую я сам, как упорный Юн Су, прочитал (Юн Су – маленький герой китайского народного эпоса, который по ночам учился, читая при свете светлячков, которых он собирал для этого. – А.Ш.), была маленькая книжечка назидательного характера о трудолюбивом мальчике Сяо Лине и его десяти маленьких друзьях, то есть десяти пальцах, способных на небольших грядках вырастить хорошие овощи. Вот так своеобразно я познакомился с этим трудолюбивым народом и очень глубоко воспринял эту сказку, тем более что самому в детстве каждый день тоже приходилось заниматься хоть и не очень интересной, но нужной работой: копать, рыхлить, сажать, поливать, окучивать, а потом и убирать урожай, такой необходимый для нашей большой семьи. Позднее мне уже очень нравились китайские народные сказки о не совсем понятных чудесах и героях со странными именами. Жаль, до более серьезных произведений дело, к сожалению, не дошло – после 1956 года советско-китайская дружба начала давать сбои.

Потом был пионерский лагерь и маленький мальчик, ставший там на время председателем совета отряда. И когда этот мальчик на утренней или вечерней линейке шел с рапортом к председателю Совета дружины, нужно было проходить мимо отряда старших ребят, и они совершенно непонятно почему вдруг посмеивались: «Глянь, «китайчонок» идет докладывать». Видимо, было в моей внешности что-то схожее с моими китайскими сверстниками, которых наши ребята могли видеть разве что только в киножурналах «Новости дня»: стриженная наголо голова с небольшой прямой челкой, а может быть и очень уж ответственный вид и искренне горящие святой верой в «наше правое дело» глаза.

Прошло еще несколько лет, после окончания школы пришло время выбирать дальнейшую судьбу. И когда я решил ехать в Москву пытать счастья в инязе, один из моих друзей, узнав об этом, неожиданно вдруг предсказал, что мне предстоит изучать китайский язык. Как в воду глядел. И когда мне на приемной комиссии предложили изучать китайский, я уже не удивился – морально был почти готов к этому. Официальной версией такого предложения был хороший результат на экзамене по русскому языку, ведь преподаватели этого вуза любили повторять: «Нам нужны люди с хорошим знанием родного языка, а иностранному мы вас сами научим». Лишь позднее я понял, что в этом выборе тоже была своя закономерность: не мог простой парень из рабочей семьи рассчитывать на изучение престижных языков. К тому же и фамилия моя оказалась созвучной с фамилией одного из ведущих советских китаистов профессора Ошанина, но об этом я узнал уже позже, когда стал пользоваться словарем этого профессора. Это уже были совсем другие времена: от былой «дружбы навек» не осталось и следа. Два «вечных друга» с середины 60-х годов не только поливали друг друга словесно на страницах идеологических изданий, но и, случалось, свинцовым дождем на некоторых участках границы.

Много воды утекло с тех пор, много часов отстучал своими колесами поезд жизни. И за окном того поезда, как когда-то пелось в одной молодежной песне, «мелькали города и страны, параллели и меридианы». Во всяком случае мелькали те республики, которые теперь стали вдруг чужими странами. Были и пески, и степи, и горы, и тундра, и реки, и моря, и леса, и болота, и мороз, и зной. Но больше всего было дорог, по которым пришлось пройти, проехать, пролететь, проплыть, и людей, с которыми приходилось общаться: служить и работать, учиться и учить, ссориться и мириться.

Пока я раздумывал да вспоминал прошлое, наш поезд тоже уже давно стучал колесами, а пассажиры в нашем вагоне постепенно успокаивались после посадочной суеты, начинали знакомиться и готовиться к ужину.

Большую часть пассажиров составляли новоявленные коммерсанты, в основном китайские, которые пытались быстро разбогатеть на дефиците в России, но было и несколько русских «челноков». Этих, с позволения сказать, коммерсантов объединяло только одно: и те, и другие не отличались хорошим воспитанием. Китайцы устроили шумную толкучку во время посадки, а из соседнего купе, где ехали русские, уже раздавался звон стаканов и неслась крутая матерщина.

Но мне повезло: со мной в купе ехали только две женщины-китаянки, мать и дочь. Одной было уже под восемьдесят, другой, как выяснилось, под шестьдесят, но на вид ей нельзя было дать и больше сорока – возраст китайцев по виду определить довольно трудно, тем более, как выяснилось потом, она не была замужем. С самого начала после некоторого удивления моих соседок разговор пошел на китайском, поскольку они совершенно не знали русского языка. Разговаривали они охотно, но понимать их китайскую речь мне было довольно трудно, особенно быстрый разговор старшей женщины, поскольку она говорила только на сычуанском диалекте. Удивительным было то, что мой явно плохой китайский язык они все же понимали, да и другого выхода не было. Часто приходилось пользоваться предусмотрительно захваченным карманным словариком, но за каждым словом в него не полезешь, да и во многих случаях он тоже был не в состоянии помочь.

Через некоторое время почти все китайцы вагона уже были оповещены, что в одном купе едет русский профессор – стажер Пекинского университета, знающий китайский язык. Все китайцы резко меня зауважали, стали улыбаться и здороваться при встречах.

Когда мы немного разговорились, выяснилось, что мои попутчицы – китайские интеллигенты: мать – врач, дочь – учительница. Живут в Ченду (столица провинции Сычуань. – А.Ш.), а в Москве были в гостях. Там работают два сына и младшая дочь этой женщины. Они врачи традиционной китайской медицины, занимаются иглоукалыванием и работают в одной из московских платных клиник. Судя по рассказам этих женщин, их родные в Москве работой и жизнью довольны, коллеги их ценят, зарплата хорошая. Женщин хорошо принимали в семьях родственников, но они с удовольствием также вспоминали и о встречах с гостеприимными и веселыми русскими людьми, друзьями или соседями их родственников. Негативных оценок, видимо, в силу своего воспитания женщины не давали.

Когда проехали Ярославль, уже в районе Кирова (в то время компания по переименованию городов еще не набрала оборотов) наш поезд слегка осыпало снежком. Заканчивалась проверка билетов и паспортов, во время которой проводники установили, что у одной из моих соседок по имени Гань Дэмин сегодня день рождения. Они попросили меня передать, что они поздравляют свою пассажирку и желают ей счастливого пути. Я немного не понял, почему виновница торжества удивилась факту своего дня рождения больше, чем самому поздравлению. И только потом я вспомнил, что в Китае до сих пор пользуются лунным календарем, и поэтому большинство дней рождения, особенно пожилые люди, отмечают по лунному календарю, а в документе, естественно, была дата рождения по официальному солнечному. Оказалось, что я в качестве сувениров весьма кстати прихватил с собой украинские узорчатые платки, один из которых тут же нашел себе применение. Подарок был принят очень благосклонно, и мое предложение отпраздновать это событие также было поддержано, тем более что время приближалось к ужину.

С этого ужина как-то сразу повелось, что есть мы стали вместе, а китаянки как бы взяли надо мной шефство. Соседки активно угощали меня своими дорожными припасами: едва ли не целая сумка с пакетами китайской лапши быстрого приготовления (в то время это было что-то экзотическое), жареные куры, сухое мясо, яйца, сваренные в чайном листе, соленые овощи и фрукты, большая часть которых была явно заготовлена еще в Китае. От предложенных мной продуктов, тоже предусмотрительно прихваченных с собой, они почему-то деликатно отказывались. После нескольких приемов блюд сычуаньской кухни с большим обилием перца в горле запершило, что обеспокоило моих покровительниц. На ночь они заставили меня выпить какое-то китайское же лекарство. Зная о том, что рядом врач, я отказываться не стал, и на следующее утро боли прошли, синева под глазами, появившаяся из-за предотъездных хлопот, пропала.

В Кирове у вагона возник стихийный базарчик: китайцы старались избавиться от русских денег, покупая разные поделки, большей частью блестящие детские игрушки. Местные жители, по-видимому, уже освоили этот бизнес на международной трассе. В Пермь приехали в 20.30 по-московскому времени. И хотя здесь была уже глубокая ночь, поезд местные жители также встречали с маслом, молоком, жареными курами, колбасой, хлебом и яйцами. И так продолжалось на протяжении всей дороги по матушке России, как будто вся страна поднялась и пыталась в торговле обрести свое счастье. Наиболее предприимчивые даже проезжали в поезде одну-две остановки, чтобы иметь возможность спокойно без суеты делать свой маленький бизнес. Отлично прошла посуда и разные кухонные принадлежности из нержавейки. Как объяснили соседки, в Китае ценится советская сталь. Вскоре я действительно убедился, что китайская сталь в большинстве случаев ни к черту не годится. Механические часы китайцы брали охотно, но торговались. А вот подзорная труба осталась невостребованной, хотя бытовало расхожее мнение, что на оптику в Китае есть спрос.

Вдоль дороги картина была однообразная – смешанные леса, уже слегка припорошенные снегом.  Снег за окном лениво сыпался мелкой крошкой, было холодно, темно и серо. После суеты этих стихийных базарчиков сама собой подкрадывалась мысль: «Неужели Россия, как в начале века, во время очередного раздрая опять во мгле?...»

В соседнем купе весело гуляли наши «челноки», четверо мужиков средне-непонятного возраста. В выражениях не стеснялись, да и вольно им было, ведь остальные пассажиры их не понимали. Надо признать, что и китайцы тоже в большинстве своем вели себя довольно развязно, хотя в отличие от русских, как истинные ребята-демократы, пили только чай.

Мои соседки, по-моему, были очень довольны мною как попутчиком: когда ко мне подошел один из китайцев с предложением поменяться местами, мои китаянки из-за его спины стали тихонько, но очень испуганно сигналить, чтобы я отказался, что я и сделал, надо признать, не без удовольствия, потому что понимал, как бы тяжко мне пришлось, окажись я в любом другом купе.

Мое присутствие как мужчины, как оказалось, для моих спутниц не имело почти никакого значения. В этом я убедился, когда пришло время укладываться спать. Поначалу обе женщины были в брюках и курточках китайского покроя из хорошего светлого материала. По некоторым туалетным процедурам я понял, что они готовятся ко сну, и попытался объяснить, что я на время выйду из купе, чтобы дать им возможность переодеться и лечь в постель, но они дружно возразили, показывая, что спать не собираются. Гань Дэмин вынула какие-то таблетки и дала матери выпить, затем достала крошечную бутылочку, вероятно, с экстрактом жэньшеня, которую ее мать тоже выпила. После этого мать совершенно спокойно сняла верхнюю одежду и осталась в нижнем белье – нательной рубашке и... кальсончиках. Моя новая попытка скромно удалиться вновь была пресечена на корню, потому что спать, по ее словам, она пока не собиралась.

Началась сложная, но довольно интересная для меня процедура массажа. Сначала массаж рук, затем ног, после этого массаж головы от затылка ко лбу, массаж лица и ушей. Все это старая женщина делала сама. Медленно, спокойно, как-то одухотворенно, как сотворяют молитву. Ее дочь только помогла ей делать массаж шеи и плеч. Потом и она точно также спокойно сняла верхнюю одежду, и, тоже оставшись в таком же опрятном нижнем белье, немного посуетилась в проходе и улеглась на свою полку спать. Надо ли говорить, что такой простотой я был сильно шокирован. Но совершенно напрасно, потому что уже через день, проходя по коридору вагона, напротив некоторых купе, где ехали молодые женщины, увидел развевающиеся на оконной перекладине, чисто выстиранные предметы женского белья. Да и что собственно особенного, путь-то предстоял не близкий.

По утрам мои попутчицы поднимались довольно рано, но, проявляя трогательную заботу, терпеливо дожидались, когда я поднимусь, чтобы вместе позавтракать. За это время старая женщина опять успевала сделать необходимый ритуальный массаж, а затем еще и небольшую, но весьма эффективную зарядку у стены в коридоре, воспользовавшись вагонным поручнем.

В первые дни знакомства мы много разговаривали о жизни, подробно обсудили ситуацию в только что растерзанном Советском Союзе. Ситуацию в Китае обсуждали немного скромнее, но в одном сошлись: мои собеседницы тоже жаловались на низкую зарплату. При этом на руках у старшей было золотое кольцо, а на шее золотая цепочка. Возможно, это было результатом плодотворной работы сыновей в России. Практика общения на китайском языке для меня была чрезвычайно богатая, но больше всего трудностей возникало при обсуждении какой-либо специальной темы.

Гань Дэмин живо интересовалась историей России и историческими личностями, и даже что-то пыталась записывать в записную книжечку. Я попытался оперирировать именами ученых-историков, таких как Карамзин, Соловьев и Ключевский. Но все оказалось гораздо проще: ей очень хотелось узнать что-нибудь о школе, где учились Зоя и Шура Космодемьянские. Очевидно, в детстве она читала о них книгу. А ведь наши о Китае и таких вещей, пожалуй, не знают, разве что только некоторых политических лидеров. Более того, она побывала на могилах Космодемьянских на Новодевичьем кладбище и положила цветы. Поинтересовалась, почему молодожены возлагают цветы на могилу Неизвестного солдата. Она при этом искренне считала, что в этом и заключается весь свадебный обряд: приехали, положили цветы и стали мужем и женой. Пришлось подробно рассказать о русских свадьбах.

Свердловск проскочили ночью. Успел заметить, что город значительно больше всех предыдущих. Точно также следующей ночью проехали и Новосибирск. Обратил внимание на красивый вокзал и широкую Обь. А утром начались осенние пейзажи неописуемой красоты. Красноярский край после однообразных западно-сибирских болот ослепил богатой палитрой своей природы. Огромные холмы, усыпанные березовыми рощами, с небольшими деревеньками, как бы прилепившимися на их могучих спинах. Ну как тут не вспомнить «чудо-юдо рыбу кит» Ершова.

Затем начались евтушенковские «ягодные» места и его знаменитая станция Зима. Вот уж действительно здесь нельзя не быть поэтом. Эти и без того, по-видимому, красивые места в это время года обладают поразительным осенним очарованием. Необыкновенно тихий, ярко-золотистый закат придавал этим березовым рощам еще более красочный колорит. И среди этого янтарного моря золота и огня кленовых и березовых листьев вдруг появляется очаровательно изумрудное поле озимых. Чуть дальше в лощине белым молоком разливается туман.

Зашло солнце, но спать не хотелось, ведь по европейским нормам время было еще детское. Однако все китайцы ложились спать очень рано, пришлось и мне привыкать к новому распорядку. Ночью проснулся – прямо перед глазами во весь проем окна сияет Большая Медведица. В селах на Украине звезды тоже бывают очень яркими, но где-то высоко-высоко, а здесь... протяни руку и свободно ухватишься за ее ковш. Рядом висит огромный диск Луны. Чудеса, да и только!

Но никаких чудес, все в соответствии с природой. Ведь мои соседи предупредили, что через день будет китайский Праздник середины Осени. В этот день луна особенно близко находится к Земле и поэтому выглядит очень большой. Все китайцы, где бы они ни находились, в этот день выходят любоваться луной, дарят друг другу и едят «юэбин» – своеобразный китайский круглый пряник с разной сладкой начинкой и желтком яйца, символизирующим луну, а также рассказывают детям легенду о красавице Чанъэ, которая вознеслась на Луну, и именно в эту ночь один раз в году ее тоскующий муж, оставшийся на Земле, имеет возможность увидеть ее. Эту легенду я знал уже давно, но никак не ожидал, что придется именно в этот праздник въехать в Китай. Мои соседки были очень удивлены, когда я кратко пересказал содержание этой легенды, более того, процитировал на китайском стихотворение древнего китайского поэта Ли Бо, связанное с этим праздником, – знай наших!

Действительно, наших надо знать. После трехсуточной беспробудной пьянки, очухались, наконец, русские «коммерсанты», которые при ближайшем рассмотрении оказались почти нормальными русскими отставными офицерами. Они собирались ехать только до Хайлара, на большее, по их собственному признанию, денег не хватало, но мне показалось, что они за эти дни пропили и потом пропьют больше, чем смогут заработать, хотя в этом, судя во всему, и заключалась их сермяжная правда: делать вид, что чем-то заняты. Когда, наконец, они сочли нужным познакомиться, их особенно удивило, как это я понимаю «по-ихнему». В связи с этим они пригласили меня в свое купе, чтобы помочь в разговоре с китайскими коммерсантами. Надо признать, что обе стороны усиленно старались заморочить друг другу головы какими-то совершенно несбыточными проектами. Непринужденный разговор «за круглым столом» шел в весьма «теплой» обстановке, поэтому чисто по-русски мне тоже предложили выпить. И хотя мне как-то не очень хотелось это делать, отказываться было неудобно.

Мои соседки во время нашей беседы неоднократно проходили мимо купе, в котором мы сидели, и даже прислушивались к разговору. Было видно, что их что-то явно беспокоит. И когда через пару часов я вернулся в свое купе, Гань Дэмин прочитала мне целую лекцию в духе проработки провинившегося члена партии. Из весьма богатой и довольно эмоциональной речи я, к сожалению, а может быть, и к счастью, понял очень немного, иначе мне пришлось бы испить чашу своего падения до дна. Но самым неожиданным было то, что она, как член партии и как старшая сестра обвиняла меня не в том, что я выпивал, а в том, что уронил свое достоинство тем, что как человек с высоким званием профессора, опустился до базарных разговоров низкого уровня, поскольку профессор находится на государственной службе. И уж если профессор будет привлекаться к переводческой работе, то специалист высокой квалификации, а именно таковым я выглядел в их глазах, должен сразу же оговорить условия договора и оплаты труда. Вот так мне впервые в жизни был преподан урок не только этики, принятой в других государствах, где социальные различия сохранились, но и рыночной экономики.

Между тем поезд приближался к Байкалу, встречи с которым ожидали, кажется, все. Сначала, где-то в районе Ангарска, мы немного проехали мимо единственной непокорной дочери Байкала, которая по легенде, ослушавшись отца, по-прежнему несет свои воды красавцу Енисею. Пришлось рассказать своим спутникам легенду о сыновьях, которые несут воду Байкалу, и о дочери, которая у него эту воду забирает. Все китайцы опять стали старательно записывать. А после того как наш поезд проехал Иркутск, прогремел сквозь длинный тоннель, прорубленный в скалах, и, наконец, вырвался на свет божий, нас ослепили не только по-осеннему не очень яркое солнце, но и великолепный вид на Байкал. Действительно, не зря молва твердила миру, что Байкал – это одно из чудес света, созданных самой природой. Все пассажиры прильнули к окнам с левой стороны вагона, любуясь красивым пейзажем. Поезд еще около двух часов двигался по уступу вдоль скалистых гор, закрывающих Байкал с запада, и мы могли время от времени наслаждаться его величественной красотой.

Затем поезд спокойно выкатил на ровную поверхность прибрежной долины к югу от озера. На станции Слюдянка нам удалось купить и отведать знаменитого байкальского омуля в соленом и копченом виде. Это оказалось чем-то наподобие селедки, но мягче и жирнее. Копченый омуль показался вкуснее, но это, впрочем, и неудивительно. Омулем торговали браконьеры из-под полы, а ленивая милиция делала вид, что запрещает, хотя и дураку было понятно, что местным милиционерам все это хорошо знакомо и совершенно безразлично.

После двадцатиминутной остановки поезд отправился дальше вдоль юго-восточного побережья озера, пересекая большое количество сыновей седого Байкала, которых, согласно той же легенде, всего насчитывается 336. Все они неутомимо изо дня в день и из года в год снабжают Байкал водой. Поезд шел уже который час. С одной стороны по-прежнему расстилалось море, с другой – поднимались, кажущиеся снизу очень высокими, горы с заснеженными вершинами. И все это в сочетании с золотом листьев берез, зеленью елей и сосен, изредка красными кустами рябин создавало редкостную по красоте картину. Противоположный берег, по которому мы еще несколько часов назад проезжали, едва-едва просматривался в дымке, а в сторону севера ничего не было видно – простиралось бескрайнее море. Действительно, «славное море – священный Байкал». Вода такого же голубовато-зеленого цвета, как в обычных морях, но значительно чище, чем в прибрежной полосе обычных морей. И такие же мощные, как морские, волны с шумом разбивались о прибрежные валуны, пеной и брызгами рассыпаясь вокруг. Таким образом, слегка перефразируя слова известной песни, бродяга Байкал весь объехал.